— Ну ты и дура, Долли, — трясёт передо мной документами
Машуня, сбивая ногами табуретку и распугивая грохотом усатую живность.
На самом деле меня зовут Настя, а овцой Долли награждает
подруга за особо глупые и тупые косяки. Наверное, я слишком слабая,
бесхарактерная, малахольная и полностью заслуживаю своё прозвище. Не в состояние
отстоять свои интересы и сказать «нет», из-за чего на мне ездят все, кому не
лень.
Овца, потому что отдала свою долю в большой, родительской
квартире второй жене отца, обменяв её на тридцатиметровый клоповник в не самом
лучшем районе.
Овца, потому что не смогла набрать всего один бал, чтобы
поступить по бюджету на лингвистическое направление и поддалась на уговоры всё
той же мачехи, пойдя на исторический.
Овца, потому что из двух претендентов на мои сердце и руку
выбрала ушлёпка Семёна, испортившего мне жизнь и приведшего в ту точку бытия,
где по потолку пятиметровой кухни соревнуются в спринте здоровенные тараканы, а
за стеной единственной комнаты сходится в матерном рэп-баттлинге местная
алкашня.
— Ну почему ты подписала отказ от притязаний и всё оставила
этому ублюдку Сёме? — негодует Маша, умудряясь наворачивать круги на квадрате
восемьдесят-на-девяносто сантиметров. — Вы же ипотеку выплачивали вместе,
причём твои подработки на репетиторстве составляли основную часть взносов. И
машина…
Да, теперь можно остановиться и, наконец, выспаться, если, конечно,
соседи выдохнутся и воспроизведут тишину. Последние три года я впахивала за двоих.
Днём вела уроки в элитной школе, вечером преподавала иностранные языки, ночью
писала для бездарей и лодырей курсовые и дипломные, лишь бы муж не
перенапрягался на двух работах — ведь у него больная спина и тонкая творческая
натура.
В результате, мы досрочно выплатили кредит за двухкомнатную
квартиру улучшенной планировки, который Семён оформил на себя за месяц до
свадьбы, обставили семейное гнёздышко и купили машину, которая тоже осталась
супругу.
— У тебя же всё равно нет прав, — обосновал своё решение
Караваев, подсовывая мне ручку и отказную на подпись. — Да и на общественном
транспорте тебе быстрее добираться до работы. А я постоянно езжу на объекты.
Мне без колёс никак.
Теперь Сёма возит на автомобиле любовницу, открыто занявшую
моё место, и не скрываясь кувыркает её в нашей спальне, куда я с такой любовью
покупала текстиль и выбирала кровать.
— Маш, я в таком состояние была и есть, что мне проще
отказаться, чем связываться с этим дерьмом, — тяжело вдыхаю и с шумом выпускаю
струю воздуха, показывая всем видом, насколько мне плохо. — Я ведь любила его.
Наверное, последний день моего рождения был самым худшим
днём из всей истории никчёмного бытия. Бросить группу продлённого дня, отменить
онлайн-уроки, забежать в магазин за продуктами, вином и свечами, прийти домой
пораньше, чтобы приготовить праздничный ужин, и споткнуться в собственной
прихожей о ботинки мужа и чужие босоножки на блятск… на неимоверной платформе.
Почему-то в тот момент я подумала лишь о том, как
собственница этого безобразия не сломала ноги. Сами ноги, кстати, обнаружились на
плечах моего любимого супруга, пока тот размашистыми толчками вдалбливался в
представительницу животного мира. Почему животного? Так рычать, скулить,
стонать и повизгивать могут только братья наши меньшие, имеющие на месте носа
рыло или пятак.
Правда, тогда, стоя в проёме спальни, я меньше всего
цеплялась за ассоциации. Меня сковало такой нестерпимой болью, что перед
глазами тускнел мир и лопались разноцветные пузыри в такт фрикций Семёна.
Завести любовницу, привести в нашу квартиру, разложить и трахать на нашей
кровати. Да ещё в мой день рождения, когда муж должен дарить жене цветы и
подарок.
Хорош подарочек! Они даже не заметили меня, продолжая
увлечённо двигаться и кричать, а я постояла немного, дождалась пока кровь снова
не начала функционировать в ногах и тихонько пошаркала на кухню, цепляясь для
устойчивости руками за стену.
Не знаю, сколько я просидела на стуле, пялясь в одну точку и
медленно подыхая от рвущейся в груди боли. Очнулась, услышав над ухом
пронзительный визг и увидев перед глазами голую задницу убегающей девицы. Такую
тощую, костлявую, подкопчённую в солярии задницу. Моя попа на фоне этой фанеры
выглядела тяжеловесной и чрезмерно мясистой, хоть я и не страдала излишком
веса.
Дальше послышалось вполне объяснимое голосовое
сопровождение, зашуршала одежда, затопали пятки, что-то упало и громыхнуло
костями о ламинат. Подозреваю, излишне тощая девица споткнулась о сумки с
продуктами, принесёнными мной некоторое время назад. Хлопок двери, режущий
обострённый слух лязг замка и осторожные шаги, крадущиеся в мою сторону.
— Насть, ты давно здесь сидишь? — подал голос Семён,
испуганно выглянув из-за угла. Я в ответ не смогла вымолвить ни слова. Да что
там, задеревеневшие мышцы не позволили даже кивнуть головой. — Это не то, что
ты подумала. Мы заехали за документами, а Элеонора пролила на себя кофе.
Пришлось ей раздеться, чтобы отмыть пятно.
— Да, а в спальне ты помогал ей со стиркой, — выдавила из
себя, зажмурилась, и по щекам потекли предательские слёзы, выжигая солью
борозды. По крайне мере, мне тогда так казалось. — Надеюсь, прополоскал ты её
качественно.
