У Тиль волосы щедро сдобрены перцем с солью, хотя кожа на лице гладкая, как вода Русалочьего озера в тихую погоду. Тиль прощается с днём, стоя у окна. Прощается каждый вечер, провожает глазами стайки деревенских детей, пастуха Икуба, возвращающегося со стадом перед последним закатным лучом, овчара Свиные уши, который всегда отстаёт от хозяина, шляется по лесу и возвращается в свою конуру с наступлением темноты. Иногда Тиль заправляет выбившуюся прядь за ухо и прислушивается. Ночь полнится звуками, но, если она слушает – значит, по дороге скачут всадники на борзых конях, звякает упряжь и копыта бубном бьют в землю-мать. И точно. Всадник или всадники выезжают из леса, чтобы в вихре пыли пронестись мимо. Добрая кровля – не большая деревня, хотя и стоит почти на королевском тракте. Путешественники здесь останавливаются редко, предпочитая ускорить ход, чтобы к утру оказаться в столице.
Когда тишина полозовыми кольцами укладывается на улицах Доброй кровли, Тиль отходит от окна в комнату, полную теней, и разжигает лампадку. Берёт веретено Матушки Фра и садится за прялку, старую прялку, которая скрипит, словно жалуется, но упорно тянет из кудели ровную, без комочков, нить. Пальцы у Тиль тонкие и сильные, их не коснулись время и болезни, а ногти – красивые и розовые, как у девушки, никогда не возившейся в земле. Тиль – знатная пряха, и за её куделью приезжают и из соседних, и из дальних селений королевства.
Сегодня Тиль забывает прясть. Её лицо обращено в прошлое – угли в камине тускнеют и взрываются искрометными речами, когда она обращает взгляд в его жерло. А в прошлом светлый летний день полон птичьим щебетом и журчанием речушки, в которой молодая девушка болтает ногами, сидя на берегу и подобрав подол платья, чтобы не намочить. И память вновь швыряет испугом топот копыт, лай собак и крики загонщиков. Режет глаза великолепием королевской охоты. Пугает грубым хохотом и тычком копья. А затем догоняет «дичь», валит её и лишает прежней жизни…
Никто не спасётся от цепких пальцев памяти, выковыривающей красные образы.
Вот кого-то выгоняют из деревни, обозвав шлюхой, едва понимают, что этот кто-то носит дитя. Эти люди знают, что дитя зачато в насилии? Нет. Ведь ты никому не сказала об этом, Тиль. Да и кто бы поверил тебе?..
Вот голод и холод скитаний, превративших тебя в дикого, загнанного зверька, выживающего в лесной чащобе. Вот кровь на твоих бедрах… осклизлая земля… торфяная яма, землю которой ты напитала соком несостоявшейся жизни, навсегда породнившись с болотами. Вот закутанная в чёрное фигура Матушки Фра, с коротким хэканьем взвалившая тебя на плечо и унёсшая в свой Дом на Трясинах. И вот – тридцать лет прошло – а прошлое возвращается, чтобы тасовать красные образы, как гадальные карты, и повинуясь ему, твои красивые пальцы, Тиль, путают и рвут кудель… Ах… Кому-то не повезло!
Неспокойствие клубится дымком из-под одеяла золы.
Наступит полночь, и язычки пламени проснутся, разбуженные движением. Тиль резко встанет, вытянется струной, словно слепая повернётся в сторону двери и будет смотреть на неё широко раскрытыми глазами, пока не услышит стук незваных гостей. И рука её дрогнет, толкая створку.
