Прошлое начинает говорить с тобой, когда настоящее молчит. Оно умеет маскироваться под настоящее. Порой кажется, что у его героев есть плоть и кровь, с ними можно спорить, их можно обидеть и даже убить. Но ты всегда будешь спорить с тенями, и ваши реальности никогда не совпадут.
* * *
Я пропустил свой поворот. Солнце светило в глаза, и надпись «Тачанск» на синей табличке со стрелкой влево потерялась в череде подъемов, спусков и изгибов. Неужели так бывает, неужели это можно забыть? Дорогу, по которой десять с лишним лет назад ты уехал из маленького городка на холме. Я так отчетливо помнил этот холм, изъеденный морщинами оврагов, покрытый бородавками церквей и щетиной хрущевок. Помнил, как смотрел на него из окна автобуса, уезжая в Москву. Как верил, что никогда не вернусь сюда. Тогда мне казалось, что я ненавижу Тачанск.
Ошибку я понял только через пару километров. Эти места не узнать было невозможно. Начинался подъем, и здесь, в бесконечном еловом ряду, через просеку просвечивал чистый фрагмент неба, взрезанный белыми спиралями чаек. Казалось, что сейчас с вершины холма откроется вид на море с медлительной яхтой под крутым берегом, что какое-то волшебство перенесло вас из средней полосы России на благословенные земли Греции. Впрочем, подумать такое мог только законченный романтик, да и то лишь на секунду.
На излете подъема, где еловый натиск ослабевал, открывался вид на районную свалку, расположенную в бывшем песчаном карьере. Битву за нее колония речных птиц выиграла у ворон еще во времена моего детства. Проезжая мимо полигона, тачанцы обычно отводили глаза. Так стараются не заметить таракана, бегущего по стене в квартире старого друга.
Теперь я не был жителем Тачанска, а потому спокойно свернул на обочину, опустил стекло и закурил. Свалка была частью моей прошлой жизни. Волшебными садами Семирамиды. Чудесной чередой миров. Бесконечной матрешкой, где каждая новая фигура не похожа на предыдущую.
* * *
В первый раз на полигон я с парой друзей попал в поисках пробок. Тогда умами тачанских пацанов завладела игра, казавшаяся верхом уличной удали. В пробки играли в каждом дворе и на каждом тротуаре. Появились свои короли, вызывавшие всеобщее восхищение умением сбить своей пробкой пробку соперника из любых положений. Мы часами тренировали удары внешней стороной стопы, прыжки на снаряд соперника, хитроумные подкаты и математически просчитанные отступления. Это были уличные шахматы, дворовый бильярд для бедных. Пробок существовало бесчисленное множество. Стандартные «пятнашки» от одеколона; изящные, но неудобные в игре «коронки» от женских духов; дорогие позолоченные «глобусы» от них же – краса коллекций и убойная сила в единоборствах: удар «глобусом» получался самым точным и сильным. Пробки складывали в прозрачные полиэтиленовые пакеты, чтобы хвастать перед друзьями.
Я был средним игроком, вся моя коллекция помещалась в прозрачной банке из-под манной крупы. Всё, что можно было свинтить с флаконов родителей, было свинчено. Пробки стремительно росли в цене, и тогда я организовал первую экспедицию на полигон. По полям напрямую до него было километров пять. Загнув продленку, мы с Виталиком и Толиком Пухлым отправились открывать свою Америку и вернулись богатые, как конкистадоры. Радовались мы недолго – в летних сумерках на окраине города нас встречала милиция с отцом Пухлого. Папа Толика конфисковал найденное, а затем и заработанное ранее в честных поединках.
Потом были визиты за стальной проволокой для изготовления особо прочных пуль для рогаток. В городе шли ожесточенные рогаточные войны. Изогнутые буквой U металлические пульки свистели на всех перекрестках. На свалке мы собирали макулатуру и металлолом для соревнования пионерских дружин. На излете перестройки пустые бутылки с полигона стали источником средств на покупку первых и незабываемых пузырей «Пшеничной». С маржой в виде стакана соседу дяде Васе. Вечно похмельный с утра, гоняющий по вечерам с топором жену, днем он выдавал нам пропуск в мир подростковых алкогольных наслаждений, приобретая водку в гастрономе на улице Солнечной.
* * *
На краю свалки, у леса, курился дымок от костра, возле которого копошились маленькие скособоченные фигурки. Рядом прямо из гор отходов поднимались то ли сараи, то ли шалаши. Раньше тут такого не было. Приглядевшись, я заметил, что горбатые карлики медленно рыщут по всему карьеру, временами поднимая в воздух недовольно орущих чаек. Возможно, кто-то из моих одноклассников и дворовых приятелей так и остался на этой свалке. Навсегда. Я тоже мог быть сейчас там. Тачанский бомж. Вряд ли можно упасть ниже. Да, сейчас я смотрю сверху, из окна японского кроссовера, с обочины хорошей федеральной трассы. Но скоро ровный асфальт кончится. Я уловил сигнал. Тачанск предупреждал меня – это Россия. Здесь не место глупой ностальгии.
Я нажал кнопку, и тонированное стекло бесшумно отрезало так пошло исковерканный мир детства. Нога на педаль газа, и машина понесла меня к повороту на Тачанск. Теперь я, кажется, вспомнил всё. Вспомнил, почему уехал отсюда. То, что давно загнал куда-то в третье или четвертое дно воспоминаний. Что давно стало просто фактом биографии, давно было обезболено инъекциями драк за путь наверх.
