Кое-что о трудных временах
Мне было двадцать семь, когда я решила прыгнуть с моста Золотые Ворота[2]. Еще в полдень жизнь моя была прекрасна. Но уже через полчаса мне хотелось умереть.
Я поймала такси и приехала туда перед самым закатом. Мост висел в тумане, окрасившись в багряные тона, которые я так любила во времена, когда для меня еще имели значение цвета предметов и мостов, как и сама возможность постигать суть вещей. Многое, что когда-то было мне интересно, теперь потеряло всяческий смысл.
Покидая квартиру, я сунула в карман стодолларовую купюру. Ее-то я и вручила водителю такси. К чему мне сдача?
На мосту, конечно, было много туристов. Машины возвращались в город или, наоборот, покидали его. Родители катили перед собой прогулочные коляски с детьми. Как и я когда-то.
Под мостом проплывал кораблик. Прежде чем прыгнуть, я немного понаблюдала, как он лавирует между свай и как матросы подметают палубу. Но все это было уже неважно.
Спиной я почувствовала на себе взгляд старика, проходившего мимо. Он мог попытаться помешать мне, поэтому пришлось подождать несколько минут, пока он не уйдет подальше.
Только после этого я уже не посмела перелезть через перила.
«У неприятностей, что забавно, есть своя оборотная сторона, – сказал мне как-то Ленни, когда в один день на нас свалились все напасти: сначала нам пришлось забрать из садика Арло, потому что у него обнаружили вшей, затем сама я свалилась с мононуклеозом, а в квартире прорвало трубу, залив все мои рисунки, над которыми я работала последние полгода. – Ты достигаешь дна, а потом отталкиваешься и всплываешь».
Стоя на мосту и глядя на темную бурлящую воду, я, пожалуй, кое-что поняла про саму себя. Несмотря на ужасную ситуацию, в которой я оказалась, мое подсознание все равно цеплялось за жизнь. Даже сам факт оплакивания умерших напоминал о ценности жизни. Пусть хотя бы только моей.
И я отошла от перил.
Я не смогла прыгнуть. Но и домой не вернулась. У меня его больше не было.
Вот так в итоге я и оказалась в «Птичьем отеле».
1. 1970 год. Теперь ты Ирен
Мы узнали все из теленовостей за две недели до того, как мне должно было исполниться семь лет. Моя мама погибла. На следующее утро бабушка сказала, что мы должны сменить свои личности.
Помню, как сижу за кухонным столом с ярко-желтым пластиковым покрытием: передо мной – извечные бабушкины сигареты «Мальборо лайт» и жестяная коробка с цветными карандашами. Звонит телефон, но бабушка и не думает снимать трубку.
«Пусть идут к черту», – говорит бабушка. Она очень злится, но не на меня, конечно.
Странно, в каких подробностях запоминаются некоторые события. Как сжимаю в руке карандаш. Синий, только что заточенный. Звонит телефон. Я хочу снять трубу, но бабушка говорит – не надо.
«Сейчас они начнут строить всякие предположения, связывать одно с другим и явятся к нам. Этого нельзя допустить», – говорит бабушка, закуривая сигарету.
Кто такие «они»? Какие предположения?
«Не хочу, чтобы нас нашли, – говорит бабушка. – Ты не можешь больше носить имя Джоан».
По правде говоря, я всегда хотела поменять имя. Мама назвала меня в честь своей обожаемой певицы Джоан Баэс[3] (а не Джонни Митчелл[4], которую она тоже любила). Так что пожалуйста – я могу быть хоть Джоан, хоть Лизл, как одна из дочерей Георга фон Траппа[5]. Могу стать Скиппер, как младшая сестра Барби, или Табитой, как в «Колдунье»[6].
– А как тебе имя Памела? – спросила я бабушку.
Памела была моей одноклассницей. У нее были самые красивые на свете волосы, которые она завязывала в такой пышный хвостик, что обзавидуешься.
Но бабушка сказала, что она уже все решила. И что я стану Ирен.
В клубе любителей бриджа у бабушки имелась подруга Алиса, и ее внучка Ирен была примерно моей ровесницей. Только она совсем недавно умерла (думаю, от рака, просто в те времена этого слова очень боялись), и Алиса перестала ходить в клуб.
Бабушка как-то непонятно выразилась – что для меня нужно будет выправить новый документ, будто со мной ничего не случилось.
«А что со мной случилось?»
«Слишком долго объяснять», – отмахнулась бабушка. И объявила, что нам придется переехать в другое место. Где я, конечно же, буду ходить в школу. А без документов меня не примут. У бабушки имелся план, как выправить эти самые новые документы – она подсмотрела идею в одной из серий «Коломбо».
В тот же день мы на автобусе поехали в какое-то учреждение, где бабушка заполняла кучу разных бумаг, а я сидела на полу и рисовала. Перед уходом бабушка показала мое новое свидетельство о рождении. «Видишь? Теперь официально ты – Ирен. И комар носа не подточит».
Теперь мой день рождения стал как у той девочки Ирен, которая умерла. И получалось, что семь лет мне должно было исполниться не через две недели, а через два месяца. И это была только малая толика из всего, что меня так обескураживало. «Хватит мучить меня расспросами», – говорила бабушка.
Бабушка и себе имя поменяла – вместо Эстер стала Ренатой. Но я-то все равно звала ее бабушкой, так что ничего страшного. Но вот на запоминание того, что теперь я не Джоан, а Ирен, мне пришлось потратить некоторое время – путем многократного повторения нового имени в прописях. Я только отточила до совершенства заглавную букву «Д», а тут пришлось переучиваться на «И».
