По милости богини, Император и самодержец Миела, Семиречья, Свободного Севера, Восточных, Ближних и Предельных земель, включая бесчисленные западные и южные острова, Витий Керай Кулен Первый был скуп на эмоции.
Подданные редко видели, чтобы главный Ворон когда-нибудь гневался, смеялся или, как делают это все простые люди, выражал восхищение. И, что самое забавное, чем меньше Император проявлял эмоции, тем внимательнее окружающие пытались считывать его настроение.
Короткая линия, уходящая наверх от уголка правой губы и возникающая, к примеру, от весьма посредственного ужина, заставляла поваров трепетать. Шумное выдыхание воздуха и появление ямочек на щеках, напротив, свидетельствовали о величайшем расположении.
Для окружающих Император представал бесчувственным глиняным истуканом, обожженным в печи, в которого богиня по ошибке вдохнула жизнь. И подобное было лишь частью правды. После многочисленных сражений, подковерных интриг, битвы за престол, восстановления казны и усмирения недовольных – иными словами, после создания Империи в том виде, в котором она была сейчас, – Кераю стало скучно.
К тому же он тщательно скрывал подлинные эмоции, помня заветы Аншары: настоящий воин своими поступками или словами не показывает противнику своих истинных замыслов. А противников у главного Ворона хватало. Даже сейчас, во времена относительного мира.
Витий Керай Кулен Первый понимал, что стоит ему дать слабину, как над его троном начнут кружить другие вороны. Не те, которым он платил жалование и считал своей главной опорой.
А между тем в душе Императора, мастерски скрытый от всех остальных, порой кипел самый настоящий вулкан. Как человек зрелого возраста (а Кераю пошел шестой десяток), потомок Кулена с каждым годом становился все более желчным и раздражительным.
Ему не нравился обрюзгший и мерзкий серебряноплечий Марк Паврет. Ворон, которого бы давно стоило отправить на заслуженную пенсию. Но тот занимался нужным делом – пробовал блюда Императора, проверяя, не отравлены ли они. К тому же Марк оказался столь предан Кераю, что готов был лизать подметки сапог Императора без всякого возражения, если бы ему приказали.
Владетель почти всех просвещенных и цивилизованных земель Центрального материка не любил Конструкт. Город, разросшийся в целое государство, вызывал у Императора тягучую, черную, как сама Скверна, и мучительную мигрень. Стоило выйти за пределы дворца или хотя бы взглянуть вниз с высокого балкона, как голова начинала кружиться от бесчисленных огней, нескончаемого сонма голосов, звона железа, скрипа колес, мерзкого запаха прогорелого угля и смрадного духа людей.
Но наиболее остро – так сильно, как только возможно, – Император ненавидел собственный дворец. Твердыня-на-семи-холмах, окруженная с востока грязным озером, а с других сторон – глубокими рвами, которые со временем расширили до каналов, была самым мрачным местом в Конструкте.
Именно здесь Уриш стал безумным. Керай то тут, то там до сих пор находил отголоски пребывания последнего короля Конструкта. Камень в столовой изначально был темнее и сохранил следы зубила, потому что приходилось снимать верхний слой. Уриш под конец своей жизни писал прямо на стенах «послания потомкам», макая пальцы в иноварскую краску, вывести которую не представлялось возможным.
Порой на дорогой и старинной мебели в забытых закутках еще можно было встретить послания свергнутого правителя: «Беги», «Привет, милые кролики», «Спроси у Вильхорта», «Да кто вы такие?», «Тогда натравим пауков», «Капуста, да-да, капуста, пусть ее и едят».
Каждый раз Керай с содроганием читал кривые строчки. Ему казалось, что мертвый король разговаривает с ним, насмехается, испытывает на прочность. И всегда нахождение очередной нацарапанной писульки заканчивалось грандиозной проверкой всей мебели и выбрасыванием испорченной. Однако вскоре, будто по велению сиел, послания обнаруживались за изголовьем кровати, на ножке стула или под подсвечником. И все опять повторялось.
Керай чувствовал, что и сам сходит с ума. Но вместе с тем понимал, что Твердыня-на-семи-холмах – самое безопасное место во всей Империи. И терпел. Отчего внутри еще более раздражался. Но вместе с тем пытался не дать прорваться эмоциям наружу. Иными словами, Императора вряд ли можно было назвать счастливым человеком. Оттого редкие и невероятно важные посетители – других к потомку Кулена попросту не пускали – необычайно оживляли Керая. Ему казалось, что в этот серый, украшенный паутиной и свечной копотью склеп входит кто-то живой. В такие моменты Император и оживал и сам.
Вот и сейчас он встретил гостей не на вычурном «священном» и, самое важное, неудобном троне, тоже оставшемся от Уриша. По легенде, сама Аншара, придя в Конструкт, урезонила одного из королей главного города на материке: «Я сижу там, где сидят короли, но разве от этого делаюсь я правительницей?»
Керай стоял на ступенях, укрытых длинной ковровой дорожкой. Облаченный, по своему обыкновению, в простое (как он считал) узкое блио из бархата, расшитое золотыми нитями и украшенное каменьями, Император походил на сержанта-пехотинца гвардии. Керай не вышел ростом. Откровенно говоря, потомок Кулена был низок, но оказался, по милости богини, ладен в плечах, что и пытался подчеркнуть в каждом своем одеянии.
