Мимолёт
Гимназисткаa
Всё проходит, но не всё возвращается на круги своя
Прощай, Риза (Auf Wiedersehen Riza)
Ты его никогда не заменишь
Откровение.
Пляши студентка
Сухой дождь
Не судите, да не судимы будете.
Вернуть потерянное
Тихо Амур
Глаза
Старик и дельфин
Мимолёт
«Везде поперёк каким бы ни было печалям, из которых плетётся
жизнь наша, весело промчится блистающая радость…».
«Мёртвые души». Гоголь.
Проскочив по мосту через Дон возле города Серафимович, глотнув свежего, бодрящего воздуха, а потом, окунувшись в удушающий запах бензина автозаправочной станции, расположенной примерно в метрах ста от Дона, я выезжаю на самую верхушку невысокого бугра: летом с опалённой травой, зимой оголённого, осенью, покрытого грязью, весной обсыпанного одуванчиками…
Остановив машину, выхожу и смотрю не на Дон: могучая река, но мельчает, островки в середине появляются, а на дорогу, ведущую к Суровикину. Пустая. По сторонам хилые низкорослые посадки, запустевшая и заглохнувшая степь. Вдали горизонт. А то, что мне хочется увидеть – не видится. И так каждый раз, когда я еду в Обливскую.
Я останавливаюсь не потому, что меня измотала почти в тыщу вёрст дорога, забитая тяжеловесными фурами, я наловчился проскакивать между ними, а воспоминания.
Постояв немного, я сажусь в машину. До Суровикино сотка вёрст. Они кажутся мне бесконечными. А ведь был день, когда эти вёрсты пролетали, как секундная стрелка по кругу. Иногда я притормаживаю и ползу, словно черепаха, а вдруг улыбнётся судьба, а порой срываюсь так, что стрелка на спидометре зашкаливает: не надейся, это был сон, это была мечта.
В тот раз, в июльский распаренный день, я тормознул, увидев на верхушке бугра женщину лет двадцати пяти – тридцати, которая махала рукой.
Стоп машина. «Добыча» в руки плывёт! Эта мысль, что греха таить, всполошилась от желания.
– Куда?
– А тебе это нужно знать? – отрезала, как бритвой перед лицом махнула.
Я оторопел.
Как говорят: просел одновременно в чувствах удивления и злости.
– Зачем тогда махала, чтоб я остановился?
– Я не тебе махала, прощалась с Серафимовичем. А вообще мне нужно в Суровикино.
– Садись, – успокоившись и распахнув дверцу, сказал я. – Подвезу.
Она, внимательно осмотрев меня, бросила.
– Только я в твои игры не играю. Понятно?
Заинтриговала.
– Какие игры?
– А те, что выше коленочек.
– Это, как понимать?
– А так, – насмешливо ответила она. – Приглашают, а потом говорят: расплачиваться, как будешь? Деньгами или натурой. Предпочитаем натурой брать. Это твёрдая валюта. Всегда в цене.
– Я не такой, – быстро бросил я.
– Ну, конечно, – с иронией отбила она, – я не такой, я очень хороший. Все вы мужики так говорите, – повела она с сарказмом. – Предупреждаю. – Она сжала сочные губы, блеснула не глазами, а глазищами. – Я одному даже дверку снесла, когда вырывалась.
Она замолчала.
– А дальше.
– Интересно стало? Или ищешь слабинку во мне, чтоб не споткнуться? А дальше вот что. – Твёрдая на голос, мне показалось, что даже слова звенят. – Захотелось ему родимому, – певуче начала она, – моих коленочек, в посадочку, да на мягку травочку.
Как в сказке: посадочку, мягку травочку.
– А травочки не оказалось то. Выпалило Солнышко. Репейничек один остался. Сердитый и колючий страсть какой. Я со злости из внутри машины и саданула обеими ногами в дверку. Вернее, не саданула, а лягнула обоими копытами. Это для тебя, чтоб образней и понятней было, и знал мои способности. Дверка пуф и выломилась, – она развела руки в стороны. – Как же он матерился, Боже мой, – она так сокрушённо покачала головой, что я засмеялся. – Я такого не слышала. Бросилась бежать. Он – за мной. Мне – то легче. Я бегу без мата, а он с матом, да ещё с дверкой. Почему с дверкой до сих пор не пойму. Подарить, что ли хотел мне? Или в качестве памятника на мою могилку поставить? Чуть не задохнулся, бедняжка. Попрощались прилично. Он мне кулак показал, а я ему язык. И ты такой?
– Я выдержанный мужик, к женщинам отношусь с особым уважением и вольностей не допускаю – похвалили я себя, даже стыдно стало.
– О, – улыбнувшись, сказала она. – Выдержанный, а если я сейчас юбочку поддёрну и коленочки свои покажу.
– Не веришь мне? Тогда сделаем так. Ты согласна?
– Нет, – отсекла она.
– Я ещё не успел тебе сказать, о чём речь, а ты уже паришь: нет, – сорвался я.
– Тогда говори, – разрешительным тоном. – Это с чем я должна быть согласна?
Я вышел из машины и направился к ней, она попятилась, потом, быстро нагнувшись, ухватила увесистый булыжник.
– Хочешь силой взять. Смотри. У меня каменюка и когти стальные. Ух. Порву и пискнуть не дам.
Её слова подействовали на меня, и я на всякий случай стопорнул. А вдруг припечёт булыжником.
– Это. Как бы тебе попонятней сказать, – с перебоями стал говорить. – Да. Вот так. – В таких ситуациях нужны слова лёгкие, задушевные, чтоб душу ласкали, а у меня они почему – то выходили тяжеловесными. – Каменюку для других сохрани. Машины легковые можешь водить? – В норму вошёл.
