Разбойники Сахары. Пантеры Алжира. Грабители Эр-Рифа

Рамадан, мусульманский пост, длящийся тридцать дней, а не сорок, как у христиан, заканчивался. Жители Тафилалета ожидали пушечного выстрела, который должен был возвестить о начале ночного пира. Народ загодя высыпал на улицы и площади города, затерянного у южных рубежей марокканской империи, на берегу бескрайнего песчаного моря Сахары, чтобы поглазеть на святых и фанатиков. Ни один религиозный праздник не обходится здесь без отвратительных кровавых сцен. Будь то Мухаррам, приходящийся на начало года, Рамадан, большой или малый Байрам, разнообразные секты пускаются во все тяжкие, чтобы заработать райское блаженство.

Изменились Турция и Египет. Угас дикий религиозный пыл Триполитании[1] и Алжира. Лишь в Марокко и Саудовской Аравии, колыбели ислама, он сохраняется таким, каким был пятьсот или тысячу лет назад. Охваченные восторгом, граничащим с безумием, фанатики бегают по улицам со стилетами, кинжалами и ятаганами, нанося себе жуткие раны, брызгая кровью в лица своих приверженцев и взывая к Магомету. Нередко в неистовстве своем бросаются они со стен бастиона и разбиваются о камни оборонительного рва.

В Тафилалете, как и в прочих городах Марокко, хватало своих фанатиков и святых, ждавших конца Рамадана, дабы выказать религиозную страсть и заслужить право на магометанский рай. О начале представления объявляют крики и оглушительный рокот барабанов: фанатики покинули мечеть и готовы отправиться в кровавый марафон по улицам города.

Немногочисленные европейцы, живущие тут и ведущие торговлю с караванами, разбегаются кто куда, евреи запираются в домах и дрожат от ужаса над сундуками, полными золота. Все они в опасности. Однако если европеец – просто «неверный», то еврей – пес, которого любой фанатик имеет право безнаказанно оскорбить, а то и убить. Первых трогать побаиваются, вторых – ни капли. Ведь у евреев нет консулов, готовых встать на защиту.

Вот в конце улицы на белом коне появляется муккадим – вождь хамдуков, секты, каждый праздник собирающей богатую и кровавую жатву. В широком белом уазроце[2] и огромной чалме, он размахивает над головой зеленым с серебряным полумесяцем знаменем пророка.

Вождя сопровождают два десятка вопящих и кружащихся, точно турецкие дервиши, заклинателей змей, так называемые айсауа: почти голые, всей одежды – чалма и набедренная повязка. Одни бьют в бубны, другие пронзительно свистят на флейтах, третьи вращают в воздухе смертельно ядовитых змей, во все горло выкрикивая имя своего святого покровителя.

Айсауа не боятся змеиных укусов. Они невосприимчивы к яду, поскольку их защищает святой. Они дразнят змей, злят их, кусают за хвосты и, в конце концов, заживо пожирают рептилий, словно это – простые угри. Пожирают, но… не умирают. Почему? Необъяснимая загадка. От укуса этих змей гибнет и курица, и собака, и баран, и не принадлежащий к секте айсауа человек.

Вот появляются фанатики вместе со святыми. Их около пяти десятков, и все охвачены бурным религиозным экстазом. Это члены ордена хамдуков, самого рьяного из всех, какие только есть в Марокко. Лица перекошены, глаза мечут молнии, изо рта идет пена, тела – в крови. Воют, будто дикие звери, скачут, словно ступают по горячим углям, извиваются, как одержимые.

Их подзуживают крики верующих, визгливые мелодии флейт и оглушительный грохот барабанов. Некоторые режут себе грудь короткими клинками, чьи рукояти увенчаны медными шарами, цепочками и отполированными пластинками. Другие, даже не морщась, прокалывают себе щеки и языки стилетами. Третьи глотают скорпионов и усеянные иглами побеги опунции.

Из всех глоток непрерывно вырывается: «Аллах… алла… алла…» Это уже не крик, это рев, какой издают львы или леопарды.

Фанатики срываются на бег, обгоняют своего вождя. За ними бросаются адепты и айсауа. Начинается безумная, безудержная гонка, которая, без сомнения, закончится трагедией, ведь несчастные, охваченные галлюцинациями, достигли предела исступления. Горе неверному, что окажется у них на пути! А если не подвернется ни европейца, ни еврея, сгодятся собаки, овцы и ослы.

Люди набрасываются на невезучих животных, зубами и когтями вырывают куски плоти и глотают ее, еще трепещущую и истекающую кровью. Вот испуганный пес, убегая, метнулся им под ноги. Его тут же ловят и съедают живьем. Бедного ослика, привязанного на углу улицы, загрызают до смерти. Та же судьба постигает двух баранов.

Зверски вопя и продолжая взывать к Аллаху, фанатики приближаются к городским стенам. Базарная площадь остается позади. И тут на глаза им попадается человек. Раздается жуткий рев:

– Смерть кафиру![3]

Бедняга во всем черном, а цвет этот ненавистен марокканцам, предпочитающим белый или яркие краски. Безумцы сразу соображают, что перед ними – неверный, хуже того – еврей, которого можно убить безнаказанно. Человек, поняв, что замечен и не успеет укрыться в доме, бросается в арку дверного проема…