– Повезло тебе, парень, – сказала мама, глядя в эти блестящие темно-карие страстно влюбленные и одновременно безумно страдальческие глаза.
«Парень» намеренно не отводил взгляд. Весь подался вперед, вытянулся от носков лохматых крепких лап до кончика круглого блестящего, как пуговица, носа. Мышцы играли и вздрагивали под шелковистой шерстью. Нетерпение, казалось, волнами прокатывалось по всему телу к взволнованной морде и с носа стекало прямо на низкий журнальный столик. Он так просил, так умолял, так обаятельно требовал, что пытаться перевести тему, отвернуться или просто оторваться от его глаз было невозможно. Любой в его присутствии чувствовал свою вину: страдал от позывов жалости, изо всех сил сдерживался, наперед предупрежденный хозяином не перекармливать пса, мучился вздохами невесть откуда проснувшейся совести и сам же ел себя поедом.
Не меняя позы, пес старался усилить нажим, добавить страсти и выпросить, наконец, долгожданное лакомство. Бешено завертелся короткий хвост, разбалансировано с телом сама по себе танцующе завиляла узкая попа, затопали, переминаясь под столом, задние лапы, а передние вдруг взлетели в воздух и по-хозяйски уперлись в столешницу. Когда в движение пришло все, включая смешные несолидные короткие усишки и мокрый черничный нос, мама не выдержала и протянула печенье. На долю секунды открылась зубастая пасть и хапнула печенье целиком, не жуя. Оно без препятствий хряпнулось на дно желудка, только слегка обрисовав свое движение порывистым глотком. А глаза уже снова молили о наслаждении.
– Ты просто сволочь! Ты хоть понимаешь, что такое диабет? – хозяин собаки наизусть знал все его хитрованские уловки и поэтому был особенно, просто-таки непримиримо строг.
Пес не понимал, но старался не думать об этом. К чему такие сложности? Да и, судя по газетным публикациям, самыми умными животными признаны вовсе не собаки, а крысы, свиньи, дельфины, еще там кто-то. Вот пусть и думают, и хозяева их пусть думают, а ему хочется печенья, этого обворожительно пахнущего, рассыпчатого, с капелькой сладкого клубничного джема. И что они жмотятся, эти производители?! Джем только дразнит язык – не успеваешь понять, какой он замечательно-прекрасный! А хозяева лучше бы сами, наконец, задумались, почему их дурят и в печенье джема явно не докладывают.
– Ну, дайте бедному животному печенья, ну дайте, дай-те-е-е! – Он уже невысоко подпрыгивал, хвост устал мотаться, слюна наполнила пасть. – Да где же сострадание к бедной собаке? Дайте печенье, или я за себя не ручаюсь. Я буду требовать! Буду, что бы вы ни говорили. Нельзя взять в дом животное и совершенно не заботиться о его комфорте. Гав, гав-гав!
– Ты что разошелся-то? Иди на место. Место, Бенчик, место.
Бенчик кинулся было на место, развернулся на полпути:
– Что это я, совсем спятил? Ну рефлексы, ну наука. Но это же не значит, что я и в самом деле в это верю? Иногда подчиняюсь, слов нет, но только иногда, когда самому, к примеру, спать хочется, а хозяин строго так приказывает: «Место». Тогда иду, ложусь, и это не напрягает. Хозяин доволен – дрессура, и я вроде проявил послушание. А то, что самого сон с лап валит и зевота пасть до затылка растягивает, – это хозяину знать вовсе не обязательно… А сейчас-то что? Я ведь не место, а печенья хочу. Хочу печенья, хочу печенья!!! Гав, гав-гав-гав…
– Ты – наглое, невоспитанное и еще патологически необучаемое животное. Иди к свиньям, – хозяин, как всегда, несколько странно на последний слог ставил ударение на этом «к свиньям».
Бенчик привык, и произнесенное хозяином «к свиньям» звучало как-то совершенно необидно. К свиньям, к коням, к чертям – очень схоже. Но сегодня Бенчик решил дерзить:
– Почему к свиньям? Где они у вас, эти свиньи? Сами-то думаете, что говорите? То есть печенья не дадите?
