Глава 1.
Ночь. Январь. Морозно. В мрачных коридорах казённого помещения гулял ветер. Внутри было чуть теплее, чем на улице. Форточки с шумом бились о решётчатые окна, готовые оторваться и вылететь наружу. На свободу. Туда. Они могли сделать это, а больше никто. Здесь. Никто.
Мальчик бежал по тёмным длинным коридорам, что казались ему бесконечными. Он не мог найти выход, окончательно заблудившись в этих лабиринтах. И слёзы боли, обид и отчаяния капали из его огромных прозрачно-голубых, но теперь отёкших воспаленно-красных глаз, и даже не думали прекращаться. Он вдруг остановился и истошно закричал:
– Пить! Пить! Пить! – а дальше что-то неразборчивое, только ему понятное. И снова то бежал, то останавливался, не находя выхода из невероятно длинных, узких, петляющих коридоров, что наступали на него со всех сторон. Крашеный с потёками потолок, грязновато серого оттенка стены, крепко закрытые деревянные двери были для него страшными монстрами, что в любой момент могли накинуться и поглотить его. Всего. Целиком. Он не был там раньше. Он был там один. Ему стало страшно. Впервые в жизни так страшно. Просто до жути.
Неловко поскользнувшись на недавно вымытом полу, он больно упал, разбив вдребезги свои колени. И на мгновенье задержавшись, жадно слизал солёную с них кровь и побежал дальше. Куда? Зачем? Он не знал этого. Он просто пытался вырваться на свободу, куда-то туда, где, как он верил и знал, ждала его мама. Единственный человек, который любил его. Единственный человек, которого любил он.
– Мама, мама, мамочка, – кричал он в отчаянии, барабаня, что есть сил, маленькими кулачками то по наглухо закрытым дверям, то по стенам, что стояли вокруг него непреступными пугающими крепостями, не оставляя ни малейшего шанса на побег.
– Ма-ма, ма-ма, ма-моч-ка, – вторило бесчувственное эхо, – ма-ма, ма-ма, – уходя куда-то вдаль, растворяясь в холоде и полнейшей темноте.
Мальчик находился в тупике, не имеющем выхода. Люди в белых халатах бежали за ним. Их было несколько, этих мужчин и женщин. Они догнали его. Он плакал, кричал, пытался вырваться, извиваясь всем телом, убегал от преследователей своих. Но через несколько метров, оказавшись в окружении, он в отчаянии кинулся на стену, с грохотом ударяя по ней кулачками, сильно стуча головой… Его снова схватили, держали в несколько пар рук. Держали крепко. Не вырваться больше. Он сопротивлялся изо всех сил, как мог, как знал, как умел в свои примерно лет восемь, или около того.
– Кусается, зверёныш, – недовольно пробасил один из преследователей.
– И меня укусил! Смотрите, кровь! – взвизгнул женский голос. – Сделайте что-нибудь.
– Сейчас. Укол ему. Быстро, – ответил первый тем же басом. – Нет. Два.
– Мама, мама, мама, – чуть слышно прошептал мальчик свои последние слова, уходя далеко в глубокую сонную неизвестность. Красивая голова его вдруг безжизненно повисла на плечах, разбросав вокруг кудряшки волос. Неугомонное молодое тело стало невероятно мягким и податливым, расползаясь бесформенной массой на полу. Чьи-то сильные руки подхватили его, подняли вверх, стремительно унося куда-то…
– Ваня, Ванечка, Ванюша! – закричала Кира. – Сынок, сыночек мой, – всхлипывала, просыпаясь, она. Слёзы текли по её щекам сплошным потоком, ни на секунду не останавливаясь. – Как же ты так? Зачем? Там так нельзя. Там по другому надо. Как же ты там без меня? Теперь без меня. Навсегда. Мы не будем вместе…, – мозг стрельнул предательским «никогда». Кира промолчала. Она ненавидела это слово. Оно отнимало надежду.
– Он в психушке. Они думают, что он ненормальный, – заламывая до боли руки, рыдала она, не в силах остановиться. – А он нормальный, нормальный, нормальный. Это я… Я сделала его таким. Это я…, – продолжала она, не обращая внимания на бесконечные слёзы, что текли поеё ещё молодому, но страшно измождённому лицу, падая тяжёлыми каплями на почти неживое тело, – я во всём виновата.
Она дышала с трудом. Вокруг пахло плесенью. Сильно. Не хватало воздуха. Не хватало сил. Казалось, Кира резко постарела за последние несколько дней. Здесь не было часов. Она не знала, сколько времени прошло с тех пор, как их арестовали. Два, три дня, больше… Она не следила за этим. Утро, день, ночь… Неважно. Всё время холодно, сыро и темно в одиночной камере СИЗО. Всё время вызывали на допросы. Судебно-психиатрическая экспертиза. И допросы, допросы, постоянные допросы. Спрашивали обо всём и даже о том, о чём она сама не хотела думать и вспоминать. А надо. Видно, время пришло за всё отвечать. Она знала, что будет так. Она ждала этого.
А время здесь текло по другому, как будто даже остановилось совсем. Всё осталось в прошлом и только в прошлом, о будущем не думалось. Да и как можно думать об этом, находясь здесь? Никак. Да, говоря откровенно, она давно забыла о себе, забыла с тех самых пор, когда пошла не туда… И всё это время, когда она шла не туда, только один человек удерживал её в этом мире, только он, её Ванюша.
Вот и сейчас, дрожа всем телом, больше не от холода, а от собственных слёз она думала о нём, о своём любимом сыночке, что остался один, без неё. Навсегда. Она понимала это. И только это тревожило её, только мысли о сыне, и больше ничего. А то, что она оказалась в СИЗО… не волновало её. Нисколько. Она даже вздохнула с облегчением, когда это произошло, в тот день, когда их с мужем арестовали.
