Один знакомый парень всегда говорил мне, что любит писать. Никогда не показывал мне свою прозу, боялся, что его засмеют. Но у меня был скорее спортивный интерес. «Ты правда пишешь?» Можно сконструировать похожую ситуацию с другими переменными. «Ты правда ей дик пик скинул?» – в общем ситуация не меняется. Мне не важно, какой у него член. Мне важен сам факт, что этот парень пошел на такие вот ухищрения, ради непонятно чего.
Мы знаем откуда-то из космоса интернета, что дик пики – это явление, существование которого невозможно подвергнуть какому-либо скепсису. Также из космоса мы знаем, что длина члена в мужском и, что более обидно, в женском сообществе является каким-то фактором чего-то там. Успеха или чего другого. Факт существования такого вот стереотипного определения мужества или хуй пойми чего тоже не поддается никакой критике. Да, такое существует. И это влияет на мышление маленьких озабоченных мальчиков. Очень сильно влияет. Многие специально ищут порноролики с большими черными членами, похожих на большую толстую кровянку. Они испытывают чуть большее удовлетворение, когда видят, как кожа отверстий простых и наивных порно-актрис натягивается – как после жесткого анального секса остается одна большая растянутая dull hole. Это все большая гиперболизация сексуального опыта, который заменяет что-то маленькое, милое, тихое. Эти приятные эпитеты описывают нечто иное как простой, аккуратный, некрасивый и медленный, как беседа за чаем, девственный секс.
И сейчас легче излить свою боль в рассказе, чем в философском снобистском трактате. Визуальный образ конечен и виртуальная перверсия одномоментна. Литература сейчас будет наполнятся и расти. Скоро начнется Золотой век.
Спертый воздух в маленькой комнате напоминает о наигранной радости первой за долгое время встречи. В беседах он заполняет паузы и сглаживает неловкую отстраненность. Слова теряют свое значение, а голова тяжелеет с намерением заставить бросить этих людей и уйти. К тому же этих людей уже разделило то самое страшное – время.
За окном дома в дальнем пригородном поселке тихо шептал снег. Мороз слабел с каждым днем. Были дожди и гололед. Каждый день напоминал одно большое темно-синее пятно.
На месте пустыря вдруг образовалась компания молодых людей. Все были одеты, но не видно, во что именно: уже темно, фонарей нет. Роскошная тайга где-то вдали казалась одним большим кладбищем на фоне странного неба, которое больше походило на Северный ледовитый океан с редко плывущими белыми привидениями-глыбами.
Небо правда было странным. Оно переваливалось через отблески луны в скорую тугую как мазут ночь и будто бы намеревалось хлопнуться и открыть взору что-то очень светлое и чистое. И это что-то явно спасло бы всех на этой промерзшей насквозь земле.
Группа молодых людей резко поредела. Темные силуэты в быстро сгущающемся сумраке вдруг начали падать на черную пустую землю. Падали они медленно. Протягивали подобия рук куда-то вперед себя и загребали морозный воздух. Вдруг открылись их лица – уже мертвые. Синие щеки покрылись тонкой протянутой коркой от слез. Из красных губ медленно вытекала теплая, очень теплая, даже горячая кровь. Глаза их темнели, не закрывались. Куртки со спрятанными в них телами чернели. Все чернело. Весь мир чернел. Только вот тайга холодно внимала тишине.
Он проснулся. Рука под пузом занемела.
Он, как всегда, спал на животе. Для него это было типа агрессивной стратегией быстрого засыпания. Специфичным положением шеи он перекрывал лишний воздух. Просыпался всегда болезненно и всегда один. Окно было открыто, и оттуда тянуло свежестью раннего утра. Даже зимой он не закрывал окон на ночь. Часто в сумерках на соседних улицах просыпались призраки и тени. Через закрытые глаза их не было видно, но голоса и пьяные крики, смешки и различные другие издаваемые ими звуки рождали визуальные картины ситуаций, которые только что проснувшийся парень средних лет никогда не проживет.
Когда они выходили томными ночами на тротуары больших городов, а Вова вдруг оказывался рядом с другими такими Вовами, чуть пьяными и незнающими, что дальше – парень закрывал глаза и выдыхал сизый пар. Он никогда не курил по-настоящему. Лишь потому ему пришлось научится курить тяжелый ночной воздух, заворачивая его в гильзы-иллюзии, которые с усталостью наведывали его мозг образами смерти от ножа или неведомой заточки в переулках этого большого города. Вдох – выдох – приходит условный покой.
Глаза призраков страшны, но духи все разные. Одни бегут куда-то, чуть пошаркивая подошвой старых заношенных кроссовок, купленных на апражке – бегут тихо, не дыша: боятся разбудить кого-либо. Они не оборачиваются и не смотрят в глаза проходящим им навстречу – они боятся ощутить факт единения со страшными выбритыми головами и треснутыми губами, которые испускают из себя легкий аромат зажёванной, но не потерявшей частицы вкуса жвачки эклипс со вкусом лесных ягод. Боятся они и странной ночной любви. Молчание идущих по пустым коридорам города парочек и их звенящие животной тупостью глаза протыкают других – одиночек, которые все бегут куда-то. Есть и призраки-статуи. Заходя в заведения режима 24/7, ты встречаешь дремлющих резких фигур Востока, и они все также смотрят куда-то в стену. Ты можешь боятся их, но они по-настоящему спят. Лишь иногда их дух пробирается на улицы и изливается чужой кровью.
