Диана
Ночное небо бросает в меня ледяные иглы дождя. Они остужают пылающие щеки и бессовестно проникают под одежду, жаля кожу. Куртка впитывает влагу, становясь тяжелой. Кажется, из тела стремительно утекает все тепло, сменяясь противной дрожью. Кончики пальцев болят от холода, и я с трудом удерживаю пищащий крошечный сверток. Мою доченьку. Арину.
Я напрягаю зрение, пытаясь разглядеть в клубах тумана своих преследователей. Они видятся мне в каждом темном предмете: качающихся на ветру листьях или убегающих вдаль дорожках аллеи. Тихо… Слышу, как малышка сопит, пригревшись на моей груди. А я… боюсь спугнуть мертвенную тишину неосторожным всхлипом или громким биением сердца.
– Оторвались, моя сладкая, – шепчу еле слышно и нетвердо, крепче обнимая Арину. Голос бесследно тонет в шелесте дождя. Каблуки вязнут в липкой слякоти, я едва переставляю одеревеневшие от холода ноги. От страха и бессилия вдоль позвоночника прокатывается дрожь. Не дышу. Замираю на месте, зарываясь лицом в макушку моего ребенка. Я проиграла. Каждой клеточкой тела чувствую присутствие посторонних. Вижу отделившуюся от ствола дерева тень… Зажмуриваюсь от страха, но продолжаю идти. Я спасу дочку! Обязана спасти… Тень взмахивает крыльями и садится на соседнюю ветку, а затем пронзает ночную тишь громким вскриком. Всего лишь птица… Но Ариша просыпается и начинает плакать.
– Тише, золотко. Пожалуйста, помоги маме убежать. Я прошу тебя… – негнущимися пальцами вытаскиваю из-под одежды грудь и даю ребенку. Арина хватает губами сосок и жадно сосет. Останавливаюсь, чтобы покормить малышку. На мгновение перевожу дыхание. Такого бессилия я не испытывала никогда в жизни. Поднимаю голову к графитовому, затянутому тучами небу и плачу вместе с ним. А оно обнимает меня в ответ… Опускается так низко, что, кажется, я могу взмахнуть рукой и тронуть его надутые, мрачные облака. Сквозь пелену я вижу огни встречных фар… Снова зажмуриваюсь и крепче прижимаю малышку. Не отдам! Буду бороться до последнего вздоха, но не отдам! Распахнуть глаза меня заставляет оглушительный удар по затылку…
– Отпустите нас! – хриплю что есть силы, жмурясь от разливающейся по телу боли. Но куда сильнее я чувствую ярость… Она разгоняет замерзшую кровь и возвращает силу ослабевшим рукам. Выхватываю плачущую малышку из цепких рук незнакомца. – Что вам нужно? Отдайте дочку! Верните… Арина-а-а-а…
Бегу в темноте, не разбирая дороги и не огибая луж. Брызги грязи летят на лицо и одежду. Стираю слепящие ледяные струи, стараясь не потерять из виду мерцающую огнями трассу. Чувствую за спиной прерывистое, пропитанное ненавистью дыхание и щелчки оружейных затворов. Тяжелые шаги приближаются, а потом чьи-то горячие пальцы клешнями впиваются в мое плечо…
– Не отдам! Арина-а-а-а!!!
– Заткнись, сука.
Сильные руки отбрасывают меня в сторону. Ударяюсь головой об угол бордюра. Чувствую соленый запах крови, хлынувшей из ссадины. Она заливает лицо, выедает глаза, но я ползу, цепляясь за влажные бугорки земли и торчащие из нее сухие корни. Разум мутится от бессилия и ярости, я слышу пронзительный крик Арины, твердые шаги, чужие мужские голоса… Двери машины хлопают, а серое небо, испещренное искрами молнии, пронзает звук двигателя…
* * *
– М-м-м… Арина…
Разлепив глаза, встречаюсь со встревоженным взглядом Евдокии Андреевны. Ее сухие теплые пальцы ласково гладят меня по щеке.
– Опять этот сон, Диаша? – собрав в голосе всю жалость мира, протягивает она.
– Который час, баба Дуня? – спрашиваю, прочистив горло. Мокрая футболка неприятно липнет к телу, и я резко сажусь и стягиваю ее через голову. – Черт…
– Возьми, дочка. – Евдокия Андреевна шаркает к тумбочке и выуживает чистую майку. – Пять утра. Вон… рассвет занимается, – отвечает, тряхнув рукой в сторону большого, во всю стену, панорамного окна.
Море волнуется. Кажется, что небо щедро раскрасило беспокойные морские волны розово-оранжевой краской. Или случайно опрокинуло громадную кадку с апельсиновым соком. Нетерпеливо распахиваю балконную дверь. В лицо ударяет порыв насыщенного солью воздуха. Глубоко дышу, судорожно сжимая пальцами перила. Я готова расцеловать архитектора за удачную планировку дома, так как могу выйти к морю прямо из комнаты.
– Я пробегусь, баб Дунь, – бросаю, слегка обернувшись. Но этой секунды хватает, чтобы заметить затаившееся волнение в глазах Евдокии Андреевны. Пожалуй, пожилая домработница – единственный человек, который меня искренне любит.
Застегиваю на груди молнию спортивной кофты, надеваю беговые кроссовки и спускаюсь к берегу. Мелкая галька шуршит под ногами. Шум прибоя походит на разговор невидимых призраков, притаившихся за валунами. А может, они здороваются или успокаивают меня?
Пинаю носком кроссовки мелкие камешки и замираю, встречая морской рассвет. В Гурзуфе он особенно прекрасен. Небо сливается с морской гладью, а воздух тяжелеет от утренней росы. Папа построил поместье семь лет назад в надежде вернуть меня к жизни… Гребаные семь лет с тех пор, как похитили мою дочь. Мою девочку, рожденную на рассвете…
