Долли не знает, кем она работает, но она говорит: швеей. Не то чтобы он видел в ее доме что-то связанное с вышиванием, будь то иголка или клочок ткани, но у нее весьма нежные руки, ловкие, с вытянутыми пальцами и маникюром. Нежный матовый лак на длинных острых ногтях, со слезинками страз. Скорее всего, она врет, что швея. Активно работающая швея не носит маникюр. И пальцы у нее – даже при наперстке – должны быть истыканы еле видимыми точечками от острого кончика иголки. Эти пальцы мягче зефира, но не испорчены острыми предметами.
Ее руки слишком белорукие, бездельные, как и руки Долли. В них не ощущается физический труд швеи. Только если она не работает со швейной машинкой.
Кажется, она врет и в плане имени. Говорит: меня зовут Розария. Сокращенно Роуз, Роза. Католическая романтика – розарийрозарий – католические четки и молитва, произносимая с этими четками. Долли не привыкать, что женщины врут. Он говорит: меня зовут Дилан, ласково – Долли. «Тогда давай сразу перейдем на ласку?» – спрашивает Роза тем же моментом в кафе и гладит руку Дилана. Можно. Почему бы и нет. Долли не привыкать, что женщины лгут. Он и сам лжец.
Дилан говорит, что ему восемнадцать. Относительно недолго. Barely legal. Роза говорит, что ей двадцать шесть. Выглядит она младше своего возраста, но все еще зрелой привлекательной женщиной, не вчерашним подростком. В теории она могла завысить возраст. В теории – занизить. Она кокетливо спрашивает: тебя не напрягает разница в возрасте в восемь лет?
Нет, отвечает Долли, и почему же должна напрягать. Я привык общаться с разными людьми.
– Я более опытная, чем ты, получается. Вдруг тебя это смущает? Ранит как-то твое мужское достоинство?
Дилан отпивает кофе. Сексуальный подтекст, конечно, распознает. И не особо теряется из-за его наличия, но все же такая инициативность с женской стороны пусть и приятна, но – настораживает.
Нет, отвечает Долли, но тогда вся ответственность на тебе, я всего лишь невинный ангелочек, которому нравится красивая леди.
– Какая красивая леди?
Дилан молча на нее смотрит. Роза хихикает.
– Это такой мужской флирт – молча смотреть глазами Бэмби?
Скорее всего, да.
– У тебя нет подружки или девочки, в которую ты влюблен?
Скорее всего, нет. Никто не нравится. Пока что.
– Хорошо… – Роза склоняет голову набок. – Ты мне нравишься.
У Розы черные волосы и небрежное каре до середины шеи, с пышной челкой. Темные глаза с серым металлическими отливом. Голубые тени, длинные ресницы и розовые, бликующие глянцем губы. Чуть ниже впадинки шеи – крест-бижутерия. Маленький-маленький, не больше полудюйма. Кожа бледная, как и у Долли, но телосложение более здоровое, оформленное, впрочем, не лишенное угловатостей. Под «оформленным», конечно же, Долли имеет в виду грудь второго с половиной размера (такую, на какую можно лечь затылком и вздремнуть) и выраженные бедра. С такими внешними данными Роза может Долли завезти в подворотню и скормить гоблину: настолько она выглядит привлекательной приманкой. Даже при желании Дилан не может найти в своей новой знакомой какого-то явного недостатка, кроме слегка криво поставленного и коротковатого правого клычка при улыбке или не совсем аккуратной стрижки, из-за которой текстура волос выглядит небрежно и чуть соломенно.
– Ты очень красивая, – говорит Долли уже на улице, – но тебе, наверно, часто это говорят.
– Не поверишь, я тебе тоже самое хотела сказать, – хищно улыбается Роза. – Так что один-один. Думаю, нам приятно услышать друг от друга даже такие надоевшие комплименты, хих…
– Почему ты подсела ко мне?
– Опять же – ты мне очень понравился внешне, у тебя типаж такой, яркий, а затем ты не оказался полным придурком. Нужно ли что-то еще от мужика?
– В принципе, мои впечатления о тебе такие же.
Роза смеется, поправляет сумочку и загадочно добавляет:
– Я свою дурость держу пока при себе.
– Надеюсь, под «дуростью» ты имеешь в виду «неутомимое либидо» или «одержимость музыкой из семидесятых», что-то такое относительно безобидное.
– Черт, я настолько очевидная? Всю как на ладони видишь.
Они немного прогуливаются по вечерним улицам полуживого маленького городка, и Роза говорит: «Хорошо, я не одержима музыкой семидесятых», – и смеется. Долли спрашивает: это ты к чему? Она отвечает:
– Это я про свою дурость.
Их спонтанно заносит в букинистический магазин, дорабатывающий свои последние минуты. Долли стоит среди узких коридоров книжных полок и пыльных, пропахших затхлостью и старостью фолиантов, листает современно-старые романы ужасов, написанные в период католико-сатанинского побесия, и классические издания прошлых лет, от пятидесятых двадцатого столетия до конца девятнадцатого. Роза скучает и больше наблюдает за Диланом в естественных условиях.
– Ты личность возвышенная, я смотрю, – шепчет она.
– Мне эстетически приятны хорошо реализованные сочетания букв, звуков или цветов.
– Я могу такое понять. Мне самой нравятся красивые слова, красивые мелодии, красивые картинки. Неудивительно для девочки. – Роза выдерживает паузу. – Я в университете зачитывалась Набоковым и Сильвией Плат.
– А сейчас?
– Сейчас меня больше интересуют сумочки и ночные фильмы по телевизору.
