Рубикон
«Мёртвых бояться не стоит – стоит бояться живых».
Альберт Георгиевич Лисицкий всегда произносил эту фразу, когда его спрашивали, не страшно ли находиться рядом с трупами. Любой судмедэксперт мог подтвердить эти слова. И когда вечером двадцать восьмого декабря его жена вернулась домой, в голове Альберта, словно заевшая пластинка, завертелось: «Мёртвых бояться не стоит», «Мёртвых бояться не стоит», «Мёртвых бояться не стоит» …
28 декабря
Альберт сделал шаг назад.
Холод сковал его руки и ноги, не давая возможности бежать, крик острым осколком застрял в гортани.
Перед ним, в дверном проёме их небольшого домика на окраине Октябрьска, стояла его жена Катя. Распахнутая настежь шуба с проплешинами грязного, слипшегося меха походила на дохлого пса, подобранного с дороги; белая блузка и чёрная плиссированная юбка превратились в мокрые тряпки неопределённого цвета; рваные колготки и сапоги покрывало жидкое месиво из снега и грязи.
Его мозги, привыкшие постоянно подмечать мелочи, усиленно заработали, выкладывая наблюдения протяжным голосом его преподавателя по патанатомии Вениамина Исааковича: «Прошу обратить внимание, уважаемые слушатели, на бледный, слегка синюшный окрас кожи лица. Здесь мы наблюдаем лёгкий цианоз, один из признаков асфиксии. На шее – ссадины, кровоподтёки овальной формы, что явно указывает на удавление руками».
Катя неуклюже шагнула вперёд, подавшись всем телом вслед за негнущейся ногой. Голос в голове Альберта тут же сообщил: «А это, уважаемые слушатели, так называемый “rigor mortis” – трупное окоченение».
Альберт заглянул в холодную пустоту раскрытых глаз своей жены.
«Отметьте также подсохшие склеры и роговицы, пятна Роше, кровоизлияния в конъюнктиву», – самодовольно закончил Вениамин Исаакович.
В том, что Катя, с которой он прожил бок о бок пятнадцать лет, безвозвратно мертва, Альберта убедили её кисти. Доли секунды он трусливо пытался себя обмануть, что на Катиных руках – её любимые длинные, по локоть, перчатки, но судмедэксперт взял в нём верх. Это были трупные пятна. Кровь, которую не перекачивало мёртвое сердце, и лимфа постепенно опустились вниз, образовав “livores mortis”. Альберт несколько раз видел самоубийц, найденных в петле через сутки или двое, – у них точно так же под силой гравитации жидкости опускались в руки и ноги из-за вертикального положения тела.
В иссиня-чёрной правой руке Катя держала мёртвую заячью тушку.
Она открыла рот, но оттуда не вырвалось ни звука – мёртвые лёгкие не могли качать воздух. Она разжала руку, и заяц с глухим стуком упал на пол.
Ещё шаг назад, и спина Альберта коснулась стены. Он вздрогнул, словно его обдало холодом. Он понимал, что если его мёртвая жена сделает ещё хоть шаг в его сторону, он закричит. Завизжит, как свинья на бойне. Она, казалось, чувствовала это и стояла, не двигаясь. Затем повернулась влево и заковыляла в направлении спальни. Проходя мимо детской комнаты, где спал их сын, четырёхлетний Генка, Катя остановилась. Повернувшись лицом к двери, она некоторое время стояла, медленно покачиваясь, будто находилась по шею в воде. Потянулась чёрной рукой к ручке, замерла.
Альберт заставил себя сделать несколько шагов в её направлении. В голове до ломоты пульсировала артерия, готовая лопнуть в любой момент. Внутри него страх перед ожившим мертвецом боролся с ужасом от того, что собирался сделать этот мертвец.
Катя опустила руку. Неуклюже повернулась и двинулась дальше к спальне. Надавила на приоткрытую дверь. Альберт почти слышал, как скрипнули, разгибаясь, мышцы её руки. Дверь распахнулась, и тело погрузилось в сумрак комнаты.
Альберт медленно, шаг за шагом, приблизился к темнеющему проёму. Ему казалось, что вот-вот из темноты выскочит мёртвая жена и вцепится ему в горло, как в каком-нибудь пошлом фильме про оживших мертвецов. Его никогда не впечатляли подобные ленты – мертвецов он видел сотнями по долгу службы, – но теперь весь его скепсис растворился. Он каждой клеткой своего организма ощущал присутствие чего-то необъяснимого и противоестественного.
Свет из коридора растёкся беспомощной кляксой по полу спальни – остальное тонуло в сумраке. Прижавшись к стене, Альберт протянул руку, чтобы нащупать выключатель с той стороны, каждую секунду ожидая, что его кисть схватят холодные, жёсткие пальцы. От бешеного стука сердца становилось тяжело дышать, в глазах расплывались тёмные пятна. Наконец он наткнулся на выключатель. Зажёгся свет.
Она лежала одетая в кровати, на своей половине супружеского ложа поверх покрывала. Под сапогами по розовой ткани растекались грязевые разводы. Невидящие глаза уставились в потолок. Набухшие кровью руки лежали – правая поверх левой, – на солнечном сплетении. Грудь, прикрытая грязной блузкой, не вздымалась.
Альберт приблизился к телу. Его сердце усилено качало кровь, и, казалось, в любой момент, тахикардия перейдёт в фибрилляцию желудочков, и он рухнет тут же, рядом со своей женой. События были настолько нереальными, что попытки хоть на секунду задуматься о происходящем тут же утопали под накрывающей его волной неверия. Насколько велик шанс, что учёный вдруг осознает, что законов физики не существует? Насколько велик шанс, что какой-нибудь сектант выяснит, что придуманный им же божок существует? Ноль целых ноль десятых. Так почему же он, человек каждый день видевший, что смерть – это навсегда, насовсем, вдруг сталкивается с обратным?
