1. Глава 1
Осень еще даже не начиналась, а Запретные земли, несмотря на то, что лежали гораздо южнее границ королевства, совсем не привечали путников яркими солнечными лучами. Скорее — наоборот. Даже в горах, зимой и то небо редко бывает столь угрюмым и пасмурным. А под низкими облаками, напоминающими вырвавшиеся из котла клубы пара, что ударились об холодный потолок и заволокли его плотной пеленой, воздух был мокрым и липким, как в остывающей бане. И влага, обильно струившаяся по лицу и спине, в большей части состояла из осевшего на коже тумана, а не пота. И чем дальше уводил меня Торус, тем сквернее и угрюмее становилось вокруг.
— Хорошо вам, — попытался пошутить я, размазывая пятерней по лицу, превратившуюся в жидкую грязь, дорожную пыль. Откуда только и взялась она, если под ногами вот-вот зачавкает как на болоте? — Ни умываться, ни стирать не нужно. Походил вокруг дома и можно все на просушку вывешивать. А если нагишом…
— Можно, — не стал спорить землепроходец. — Только негде. Кроме как у жарко натопленной печки ничего не высыхает.
Потом заметил, с каким удивлением я рассматриваю грязную ладонь, скупо объяснил.
— Гарь… Безумный Темн все время что-то жжет. Дым над его обиталищем, как над пожарищем стоит.
— Извини… — я понял, что невольно задел наболевшее.
— Не стоит извиняться, Игорь… — махнул рукой Торус. — Влажная одежда не самая большая проблема здешних мест. Гораздо хуже, что на этих землях почти ничего созреть не успевает. Зерно и клубни сгнивают, едва завязавшись. Поэтому хлеб нам удается собрать раз в два-три года. А то — и реже. Вот и приходится выращивать самые неприхотливые овощи в кадках или небольших гротах, где удается хоть немного подсушить воздух, разжигаемыми при входе кострами. Если б не скотина… — землепроходец немного помолчал, а потом добавил. — Голод, вот худшая из бед, а не бродячие мертвяки, как может показаться вначале. Понимаешь, о чем я?
— Только догадываюсь… — не стал я лукавить. — В тех местах, откуда я родом, даже старики уже не помнят времен, когда еды не хватало. С разносольем оно всяко бывало, но чтобы голодать… Разве только в войну, или по злому умыслу… Хлеб не уродил, так картошка была… А где людей не слишком густо — грибы, ягоды, охота неплохая.
— Охота… — проворчал Торус. — И много дичи ты заметил в пути?
— Дичи? — переспросил я и отчетливо понял, что так подспудно беспокоило меня эти дни. За все время, проведенное в пути, кроме воронья, на глаза вообще ничего не попадалось. Даже полевка суетливо не перебежала дорогу, на другую сторону заброшенной пашни. — А со зверьем-то что случилось?
— Мертвяки… — пожал плечами Торус, будто объяснял самые, что ни на есть обыденные вещи. — Люди от своих мертвецов в церквях да освященных приютах прячутся, а птицам и иной живности — куда деться? Одни только голуби на колокольнях уцелели, да и то — не везде. Оно ж создание безмозглое, — живого от мертвого отличить не может, а зимой сумерки ранние, обманчивые…
— Нет, Торус, — остановился я. — Так дальше не годиться. Вот уже второй день мы вроде разговариваем, а я в происходящем все еще ничего толком не понимаю. Слишком сумбурно ты излагаешь. Давай, облегчим чуток мой заплечный мешок, а я тем временем поспрашиваю и попытаюсь сложить все вместе. А то, с непривычки и несуразности, в голове у меня такая каша образовалась, что ум за разум заходит.
— Как хочешь, — покладисто согласился землепроходец. — Времени у нас достаточно. До ближайшего укрытия еще часа четыре неспешного пути, и если не волочить ноги, доберемся до него гораздо раньше, чем сумерки окончательно начнут сгущаться. Барух! Куда ты прешь, волчья сыть?! Не видишь разве, что мы обедать собрались?
— Зверья говоришь никакого нет, а ослика волчьей сытью зовешь? — удивился я, доставая из сумы припасы, уложенные туда еще Лукашем. — Или волки, как и воронье, остались?
— Присказка такая у моего деда была, вот и прицепилась… — объяснил Торус. — А самих волков, как и всего остального зверья, у нас давненько никто не видывал. Может, и водятся они еще где-то, да только теперь оно поумнело и так наловчилось прятаться от нежити, что и днем с огнем не найдешь.
— Что же в этом мире осталось, кроме воронья?
— Змии… — Торус так резко замолчал, что я оторвался от припасов и более внимательно посмотрел на землепроходца.
— Ты чего?
— А это что у тебя такое в руках? Запеченный сыр?
Волнения в голосе Торуса было гораздо больше чем любопытства.
— Где? — недоуменно переспросил я и проследил за восхищенным взглядом землепроходца. — Да нет же, обычный хлеб. Немного зачерствелый, правда… Но, я уже четвертый день в пути. Тут ни крапива, ни лопухи не помогут.
— Такой большой? — недоверчиво произнес Торус.
— Обычный, — пожал я плечами, продолжая думать о Змиях и не желая отвлекаться по пустякам. — Вот когда свадебный Каравай пекут, тогда действительно большущая коврига получается. Иной раз, чтоб показать всем, в какую зажиточную семью жениха берут, родители невесты специальную печь строят. А потом, чтоб вынуть испеченную хлебину, ее ломать приходится. Каравай такой огромный вырастает, что сквозь зев не пролезает. Мешка два, а то и три муки на него уходит. Четверо здоровых мужиков на стол с трудом выносят, а стол посредине снизу подпоркой усиливают, чтоб не подломился.
