Александр Сергеевич, председатель приёмной комиссии и заодно ректор консерватории, страдал от духоты и тяжести в груди. «Сердце…» – думал он с тоской. И с не меньшей тоской глядел он на своего единственного друга Сержа. Который был и единственным, кто остался с ним в приёмном классе в этот час перерыва.
Серж, маленький, худенький и лысеющий, больше известный среди студентов и коллег как «тишайший выпивоха», сидел, опираясь локтями на стол. И всё ниже и ниже склонял свою белёсую голову.
«Наклюкался», – незлобно и устало заметил Александр Сергеевич.
Ему было уже под пятьдесят. Грузный, много курил и в последнее, особенно в это «приёмное» время мучился от тоски и скуки. Когда-то, лет пятнадцать-двадцать назад, они бацали джаз, так бацали… Он всё и жил этим воспоминанием, словно это кончилось вчера.
Серж давно уже не был музыкантом. Временами пальцы у него дёргались так, что его гордость – ручка с золотым пером плюхалась и плюхалась на пол, пока он разводил теорию джаза. А теоретик это был что надо. Философ от бога, эрудит. Не пропил. За теорию и перо золотое получил.
В коридоре раздался смешок. Александр Сергеевич отвлёкся в приоткрытую дверь. Там вовсю суетился Аркаша – «молодой» профессор.
С ненавистью и завистью глядел ректор, как этот новоиспечённый лепит очередную абитуриентку. Этот гад всех любовниц увёл у их крохотного мужского педсостава, не оставив без внимания и жён. Даже его секретаршу Катю, которую он сам полгода водил по всем зачуханным и пьяным кафе их областного городка. А этот за один час. За один час!
Александру Сергеевичу захотелось встать, распахнуть дверь и с разбегу зафутболить этому профессору по мордасам. Сердце не замедлило откликнуться. Вот-вот рассыплется, как песочный пирог. Хоть плачь!
Ректор застонал. «Лильку бы сейчас! Этого бессменного зама. Она бы позаботилась! Да отпустил её, молодожёнку, в свадебное, в Грецию. Курам на смех, на десять лет моложе мужа взяла. Пацан, студент. Бросит! Лильку бы!»
Александр Сергеевич, изнывая от боли и необъяснимой тоски, оглядел пустые столы, выставленные в ряд через весь зал.
«Словно на пьянку грандиозус готовятся… Комиссия, – усмехнулся ректор, – шестёрки…»
Боль становилась невыносимой.
«Воды! Воды!» – отчаянно зашептал Сергеич (так называл его в редкие минуты вдохновения Серж).
Не в силах подняться с места, он стянул галстук, рванул рубашку… По столу зацокали пуговицы, со стола на пол…
Сергеич потянулся рукой в сторону окна и в надежде на прохладу как бы позвал вовнутрь хоть немного свежести. Но всюду стояли пыль, духота и скука.
«И так ясно, кого примем. Не надо было этого часа на обсуждение. Обсуждение чего? Глупость. Ясно и так. Все свои, да пару с улицы, и те свои. Скука. Какая же скука!»
Внезапно стало что-то меняться в этом мире. Над зданием повисла тяжёлая чёрная туча. С ней пришла и прохлада. Сначала по тополям за окном, затем и по спине ректора. Угадывался ливень. И в сердце вошла тишина. Впервые за эту прожаренную неделю пришли в душу просветление и лёгкость.
В приоткрытую дверь просунулась коричневая голова. Голова молодого негра.
– Комиссия? – спросила голова по-русски с большим акцентом.
Ректор молча смотрел на эту голову. Он устал от сердца, от пыли, от жары. Не чувствовал ничего, кроме скуки. Он верил, что уже ничто не в силах взволновать его в этом мире, по крайней мере сегодня. И тем более эта стриженая голова. Александр Сергеевич глядел на неё без всякой мысли. Единственным его желанием было, чтобы его оставили в покое хотя бы на этот проклятый час. Он сделал едва заметный знак рукой, означающий что-то вроде «иди-ка ты, душа моя, куда подальше…».
Голова, по всей видимости, не очень была знакома с русской неофициальной коммуникацией и вошла в класс всем телом. С ним ввалился и сквозняк. Дверь отлетела на всю свою широту, глухо стукнув о стену.
В открывшемся обзоре обозначился Аркаша во всей своей молодецкой удали – с подтянутым задом и двумя по лошадиному гогочущими абитуриентками.
В нестерпимом приступе ярости со всей мочи Сергеич хлопнул по столу кулаком и, срываясь на хрип, заорал:
– Дверь закрой, ты!
Хотел он добавить ещё и про чёрный цвет гостя, да сдержался. Вошедший только растерянно улыбнулся. И быстро-быстро, по-воровски, не на всю ступню, в два прыжка закрыл дверь.
Наступила пауза. Тоненький, чёрненький, да в тёмном костюмчике и в непонятного цвета сероватых туфельках годов сороковых малазийского происхождения, этот сын Африки продолжал глуповато улыбаться.
– Чего надо? – совершенно без всякой грубости спросил ректор. В голосе слышалась только вековая скука и больше ничего.
– Я на джаз, – вежливо ответил парень.
Александр Сергеевич ещё раз оглядел гостя.
– Театральное через две улицы, – без какой-либо иронии произнёс ректор, даже с некоторым сочувствием.
– Я на джаз.
Сергеичу захотелось раздавить этого чёрного таракашку. Раздавить и физически, и морально.
– Ну давай, сджазируй что-нибудь.
Африка запела. Запела странно, звонко, с завываниями, что-то на своём, с притопами. В общем, полная тумба-юмба.
Ректор дослушал до конца. Он решил очень и очень испортить настроение этому самородку.
