Иллюстрация Григория Родственникова
Нрав у Хатуна был буйный, непокладистый. Через него и неприятности сыпались на голову, будто горох из худого мешка. Вёсен десять, как из родной Хазарии ушёл, а пристанища так и не добыл. Служил князю Рогволоду полоцкому, потом у киевского Игоря в дружине почти год десятником, уже, казалось, жизнь налаживается – сотню под начало дали, только характер вздорный опять всё напортил. Сцепился с воеводой, обвинил в неправильном дележе жалованья. Хорошо, что смерти не предали. У русов не лучше, чем у хазар, или тех же булгар – кто к верхам ближе, тот и прав. О нурманах и говорить нечего. Эти за золотую марку тебе нож в спину воткнут, хоть трижды прав. А может и нет на свете правды этой? Придумали былины про честь и справедливость?
– Врёшь! – вслух прошипел Хатун. – Есть! Была раньше, когда белые хузары в каганате власть держали! А сейчас сели низкородные…
– С кем говоришь, мил человек? – раздался рядом чей-то скрипучий голос.
Хатун вздрогнул, схватился за рукоять сабли, одновременно ругая себя за неосмотрительность. Тоже мне воин. Задумался, как дурак в воспоминания ударился. Так недолго и с жизнью распрощаться.
Седой как лунь старик смотрел на него снизу вверх. Лицо морщинистое, худое. Одет в длиннющую до колен серую рубаху, простую, без вышивки. В руке посох.
Боевой конь хазарина презрительно фыркнул. Хатун погладил Буяна по шее, потрепал по белоснежной гриве, внимательно оглядываясь по сторонам. Чудно. Был здесь прошлым летом, когда печенеги эту деревню пожгли, ни единого домишки не оставили, а сейчас – смотри, заново отстроились. Странные люди, эти русы, зачем вернулись? Дикая степь рядом, а княжьи крепости далече. Не ровён час – вновь кочевники нагрянут.
Он кашлянул и усмехнулся:
– С тобой, отец, и говорю.
– Со мной? – оживился старик. – Так я вот он! Куда путь держишь?
– Куда ветер дует.
– Вот те на, – удивился дед. – Ветер переменчив. Сегодня на юг дует, а завтра, глядишь, и на север свернёт. Вроде на печенега не похож, но лицо ненашенское, скуластое, а глаза голубые. Кожа светлая и чистая, но славяне так усы не растят. Одёжей и бронью вроде полянин, а меч кривой, да и лук печенежский. Не разберу – чьих будешь?
– Хузарин.
– Тю, – не поверил дед, – видывал я хузар. Не краше печенегов, чёрные да низкорослые, а ты высокий и гибкий, как молодая берёза…
– Из белых хузар.
– Вон оно как, – испугался старик. – Прости, не признал. Это ж ты, как наши князья. А я, пень трухлявый, с тобой как с равным. Коли так – поклон тебе, боярин. – Дед опустился на колени и ударился седой головой о землю.
– Встань, отец, – усмехнулся Хатун. – Был боярин, а ныне простой ратник с пустым кошелём на поясе. Как зовут тебя, отче?
– Ефимка я, – улыбнулся дед, вставая. – Хорошо, что ратник. Да был бы и разбойник – всё одно взять у нас нечего. Но похлёбки из белки налить могу. Хорошая белка, жирная.
– Из белки, говоришь, – рассмеялся хазарин. – Ну, пошли, похлебаем. Только коня привяжу.
В избе было чисто, но пусто. Из всех богатств печь. Из прочего – низкий стол и лавка. На ней и разложил Хатун своё снаряжение.
– Чудные у тебя мечи, – цокал языком Ефимка. – Зачем сразу два? Чай и одного хватит. Печенежские?
– Один булгарский, другой хузарский, – объяснял Хатун. – Я, отче, двоерукий.
– Это как?
– Обеими саблями пляшу.
– Хитро, – поразился дед.
– Только у одной ремень перетёрся. Думал заказать новый, да гляжу, в вашей деревне всего пяток домов, и кожевенной мастерской не наблюдаю.
