«Кто не понимает ничего, кроме химии, тот и ее понимает недостаточно»
Георг Кристоф Лихтенберг
Похоже, у меня получилось. Во всяком случае, начинало получаться.
Самое время было пожалеть мир – как ни крути, я собиралась выпустить в него чуму…
Но ничего, даже отдаленно похожего на жалость, я не чувствовала. Так ему и надо, этому миру. Он, сволочь, не дал мне ничего, кроме покатых сутулых плеч, плоской груди, отвратительно свисающей задницы и ног, похожих на перевернутые кегли.
Можно еще добавить редкие и тонкие белесые волосы, бледную, как туалетная бумага, кожу и рот, похожий на щель.
И он еще ждал, что я буду чувствовать что-то вроде стыда или жалости к нему?!.. Ага, сейчас!.. Добра миру желают только те, кого он сам одарил добром. А это – не обо мне…
Я остановилась и огляделась. Станции сабвея, из которой я вышла минут двадцать назад, давно не было видно. Вокруг было безлюдно и почти темно. Старые склады наверняка были выкуплены, чтобы через два – три года стать роскошными лофтами, но сейчас картина была жуткой – руины чернели в ранней февральской темноте, отвратительно поскрипывали доски, в покосившихся трубах выли невидимые призраки… Впереди, совсем близко, улицу перебежала огромная крыса.
Я поежилась, пообещав себе, что сверну направо, в сторону Бенсон Херст, на следующем же перекрестке. Правда, выйдя из сабвея, я специально выбрала длинный и опасный путь домой – у меня была цель! – но теперь, видя, куда забрела, поняла, что это слишком даже для такой идиотки, как я. Возвращаться было бы совсем нелепо. И я решила, что мужества добрести до следующего перекрестка у меня хватит.
Вместе с шагами ожили и мысли. Что еще мир дал мне, Паоле Буш, кроме тех чудес, о которых вы уже знаете?
Бедность, сиротство, безрадостный возраст – 32 года, целых три мимолетных любовника за всю жизнь (Джека я не считаю), пособие по безработице и дешевый сингл в Бруклине, в убегающем на восток от Кропси – авеню переулке.
Правда, был еще мистер Кипнис и чудо химии, которое он мне подарил. Если бы не это чудо, я вообще не знаю, как бы жила. Да и жила бы вообще… Был Джек, о котором я уже упоминала. Худосочный неудачник, мой сводный брат по лузерству, еще одна никому не нужная Паола Буш, только в мужском варианте. И еще была Дэйзи. Милая, румяная, неунывающая Дэйзи. Мы вместе проработали официантками в крохотной закусочной (которая очень быстро прогорела) всего около двух месяцев, но она до сих пор дарила мне свою дружбу. И то, что у меня, как у всех, есть подруга, помогало мне не чувствовать себя полным уродом.
Я вспомнила нашу последнюю встречу и улыбнулась в темноте…
Говорят, мысли о хорошем порождают хорошее. Наверное, так и есть, потому что впереди багряно замерцал костер. Несколько фигур, на которые падал его отблеск, были неподвижны и издали казались медными.
Это было именно тем, ради чего я, выйдя из сабвея, не нырнула в привычный переулок, а выбрала длинный и опасный путь.
Во мне снова ожил исследователь. В успехе я почти не сомневалась. Но все же решила сделать пару глотков для храбрости. Достала из заднего кармана плоскую бутылочку «Бурбона», оглядевшись в темноте, присела на скрипнувшую доску. Если не считать силуэтов, застывших у костра вдали, было абсолютно, нереально безлюдно – словно кто-то забавы ради взорвал поблизости маленькую нейтронную бомбу.
Бурбон был знакомо-тягучим и вкусным. Может быть, особенно вкусным, потому что всем своим убогим существом я чувствовала, что заслужила эту пару глотков. Заслужила, как никогда в жизни…
…Моя мать приехала в Нью – Йорк из Айдахо. Приехала беременной неизвестно от кого, родила меня и начала выживать. Она всегда, сколько я себя помню, работала на нескольких работах – уборщицей в дешевых бруклинских отелях, диспетчером в таксопарке, посудомойкой в ресторане неподалеку… Но денег у нас все равно вечно не было. Мы покупали только еду и самое необходимое – вроде пары ботинок или пакета стирального порошка. Никуда ни разу не ездили. Недавно я пыталась вспомнить хоть один раз, когда мать нежно поговорила со мной, поцеловала на ночь, спела колыбельную, сидя на краешке моей кровати, но ничего такого вспомнить не смогла, как ни старалась. Она навсегда осталась в моей памяти невысокой, по-крестьянски плотной женщиной с суровым, как у боксера, лицом и сильными, готовой к самой черной работе, руками. Украшений она не носила. Если у нее и были любовники, то я о них не знала.
Сегодня я, конечно, спросила бы ее – зачем она нужна, такая жизнь – без радости, без удовольствий и даже без мечты получить все это хоть когда – нибудь!? Но тогда, много лет назад, мне – сначала некрасивой девочке, затем уродливому подростку – такое даже в голову не приходило.
Школа имени Линкольна, в которую я ходила, была адом. Полиция приезжала в нее несколько раз в неделю. Почти каждый месяц кого – нибудь убивали. Учились в ней, в основном, черные и дети постоянно прибывающих русских, которые были еще страшней черных. Наркоманкой я не стала случайно – наверное, просто потому, что даже в таком дивном месте, как Линкольн – скул, до меня никому не было дела.
