Глава 1
Бом-м, бом-м! – через комнату прокатились снежными шарами несколько колокольных ударов. За окном ветер теребил яблоню, и на столе танцевали резные тени; на вазе, на синей глазури пульсировал блик, а в банке цветочного меда – полупустой, полуполной – то вспыхивало, то угасало сияние. Степа макнул в сияние белый хлеб, унес, поймал ртом тягучую нитку. Мед, заполнивший края хлеба, как соты, заглушал сладостью растерянный привкус того, что вот-вот придет: и хорошего, и плохого.
Следом за колокольным звоном послышались ритмичные и сильные удары.
– Да это прямо ого! Прямо симфония, э. – Степа склонился к музыканту. – Вопрос, чья?.. Бетховен? Или Бах?
«Ба-бах!» – подтвердил музыкант, ударив половником о стену печи.
Темноволосый крепыш в красной футболке и белом пышном подгузнике стоял, широко расставив голые ноги, одной рукой опираясь о печь и улыбаясь во все три зуба.
– Эх, Ярослав Степаныч! Не знаешь ты, м-да, не знаешь, что тебя ждет. Я бы на твоем месте выбрал Бетховена. Пятую. Па-па-па-паам! – Степа напел грозные начальные такты, косясь на метавшуюся по комнате жену.
Бегая, она огибала тазик, подставленный под капе́ль с потолка. Ночной дождь показал, что крыша опять начала протекать. Но это была такая ерунда по сравнению с… эх!
Степа чувствовал, что прожил последние месяцы в золотом коконе счастья (которого не ценил, как надо было), а теперь кокон треснул и через ширившуюся трещину втискивалась чужая и грубая жизнь.
Проносившаяся Юля остановилась и схватила музыканта.
– Браво, красавец мой! А теперь прости… – она звучно чмокнула малыша, – прости… прости… – Чмокая, она вытянула у него половник и, едва только Яся включил свою сирену, всунула ему резинового котика.
Спустив Ясю на пол, Юля побежала из большой комнаты в одну из двух маленьких, примыкавших к ней, – в ту, которую можно было назвать кабинетом (потому что в ней размещался стол с компьютером Степы) или гардеробной (потому что едва ли не половину ее занимал платяной шкаф-купе). В семье за цвет стен называли ее беленькой. (Через стенку была миниатюрная красненькая, она же спальня.)
– Не успеваю, ничего не успеваю! – бормотала Юля, прямо как Белый кролик из «Алисы».
Степа проводил ее взглядом. В голубом лифчике соблазнительно колыхалась грудь, домашние легинсы обтягивали округлый зад и мягкий животик. Жаль, что жена спешит.
Яся разочарованно вскрикнул: он встал, но не мог дотянуться до зеленых листьев традесканции, обжившей устье печи (год назад треснул дымоход, на ремонт до сих пор не нашлось денег). Степа подхватил Ясю под мышки и понес к беленькой. Он с сыном встал у двери, наблюдая за Юлей в большом, от пола до потолка, зеркале, которым были облицованы двери шкафа.
«Ну зачем, зачем тебе понадобилось менять их налаженную жизнь сейчас? Подожди немного! – хотелось Степе сказать ей. – Подожди, Воробей, совсем скоро у нас будет столько денег, что я выстелю для тебя ковровую дорожку куда захочешь! Устроим все как надо, а не сикось-накось… подожди».
Жена уже втиснулась в юбку-карандаш и сейчас застегивала мелкие пуговицы на блузке. В большом зеркале отразились все трое. Над плечом невысокой Юли Степа видел свое кругловатое, простоватое лицо («тюфячное», как он сам думал; лет в шестнадцать он негодовал, что не дали ему героический профиль да черные глаза с искрами, потом привык, хотя считал, что для первых встречных лицо его говорит: «Я не знаю, я как скажете, так и сделаю»). Сбоку, из-под Степиной руки, выглядывал встрепанный Яся, заинтересованный мальчиком в отражении.
– А кто это у нас в зеркале? – спросил отец сына. – Ба! Это будущий Рэмбо! Сегодня вечером, да, первым делом, как я вернусь с работы, мы с тобой – ух! Начинаем тренировки со штангой.
– У тебя есть штанга? – поинтересовалась Юля.
– Купим. На тропу войны нельзя выходить хиляком, правда, Быстрый? Нам нужны мышцы! Мышцы. Чтобы ленты патронов обвивали тело атлета. Она тебя – шлеп, а ты ей – бамс! Хук правой. Она на тебя: гав-гав-гав! А ты ей: тра-та-та! – из пулемета. Она тебя бросит в пустыне, в песочнице, а ты…
– Простите, а кто эта она?
– Ну как же? Вандер-вуман, которую мама отыскала. Домомучительница по имени Гуля. Ничего, Яся, ничего! Отобъемся! Научу тебя приемам борьбы баритцу…
– Да, без этого с тихой узбекской женщиной никак не справиться.
Юля забрала у него младенца и унесла в большую комнату, усадила на полосатую, вязанную из лоскутов дорожку – одну из тех, которыми они застелили комнату, когда Яся начал ползать, – и поставила перед ним коробку с кубиками. Склонившись над сыном, Юля что-то вполголоса зажурчала ему, стоя боком к Степе. Кто-то другой сказал бы, что нос у нее великоват, а подбородок, наоборот, маленький, но Степе она с первой же встречи казалась самой очаровательной на свете. Временами Юля была похожа на забавную большеглазую птичку или зверька, а иногда – упадет как-то по-особому свет, посмотрит жена исподлобья и – ах! красавица.
– Посмотри, как Быстрый к тебе тянется! – заметил Степа.
Яся тянулся и дотянулся: он схватил Юлю за волосы железной хваткой и в восторге захохотал. Юля пыталась вытащить у него из пальчиков волнистую темную прядь, но Яся не поддавался.
