Коллекционеры в большинстве своём странные и не совсем адекватные люди. Таким был и наш герой. Насаживания на булавки бабочек и складывания в альбом засушенных листьев он благополучно избежал, считая это девической забавой, но вот сладкого безумия собирания марок, монет, значков, открыток, а когда стал постарше, то и запрещённых в те времена наградных медалей и холодного оружия хлебнул сполна. Волны увлечений накатывали и отползали, оставляя на берегу обломки коллекций, жизненный опыт и изрядные прорехи в бюджете. Может, потому спокойно и дожил до своих сорока с небольшим лет, что ни одна из двух официальных и трёх незарегистрированных влюблённостей не сумели разделить уютную, но однокомнатную квартирку с очередным хобби и ушли, оставив Михаила Александровича наедине со своей многоликой страстью. Сорокалетие он отпраздновал вторым разводом и очередной сменой направления и вот уже два года холил и приумножал новую коллекцию студийных фотоаппаратов. Остывшие страсти всех предыдущих увлечений кое-чему научили Михаила Александровича. Нет, мы не о женщинах: в отношениях с ними он как был, так и остался лопоухим дилетантом, – о коллекционировании. Он стал специалистом, и не в конкретной области, в данном случае в фотографии – там он ещё учился, – а в собирательстве как таковом. Он понял, что не количество единиц – «материала», как его называют профессионалы, а его качество определяет, насколько хорошо твоё собрание. Понял, что груда роскошных альбомов с десятками тысяч марок легко и безоговорочно проигрывает соревнование одному серенькому кляссеру, в котором находится… Ух, давайте даже не будем фантазировать, что там может обнаружиться, какие невзрачные сокровища, затаившиеся в аккуратных креплениях – клеммташах, могут там оказаться: сердце старого коллекционера начинает сбоить и бешено колотиться, лишь только подумаю об этом. Коллекционеры, они ведь как разведчики: никогда не бывают бывшими.
В этот морозный, но по-ленинградскому сырой, уже с привкусом близкой весны мартовский вечер одна тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года Михаил Александрович возвращался с работы в благодушном настроении, ибо знал, что дома ждёт его последнее приобретение, за которое выложил он изрядную часть зарплаты, но оно того стоило. То был настоящий, и это уже Михаил Александрович проверил, «Гёрлитцер» – довоенная немецкая студийная камера, с которой, собственно, и были скопированы те самые советские деревянные ящики, называвшиеся ФК, в блестящий глаз которых мы не раз напряжённо смотрели в фотоателье, когда наши мамы и папы, а позже и мы сами приводили туда своих детей, чтобы… Чтобы что? Зачем? Ну как это – зачем? Чтобы перебирать в старости хрупкие листы с колющимся фигурным обрезом и вскрикивать: «А вот смотри, смотри – тебе было пять лет! А помнишь, душа моя, этот голубенький свитерок? Это же я тогда в Киеве купил, и мы его нашему мальчику на день рождения подарили. А помнишь, сынок, как ты тогда не хотел фотографироваться, и мы тебе пообещали мороженое, если будешь сидеть смирно?» Да не помню я этого! Не помню! Зачем мне это помнить? Да и кто это помнит?
Так вот, этот «Гёрлитцер» был папой или, вернее, старшим братом тех клонированных магических ящиков, обманувших не одно поколение советских детишек, замерших на жёстких и неудобных стульчиках в фотоателье и безуспешно ожидающих обещанную птичку. Понимая уже, что в коллекционировании объять необъятное не получится, как бы этого ни хотелось, Михаил Александрович сосредоточился на одном полюбившемся разделе: на крупноформатных камерах. Это была достаточно сложная и недешёвая область, ещё и дополнительно затруднённая тем, что в его однокомнатной квартирке в блочной пятиэтажке даже небольшую коллекцию разместить было непросто. Но ведь всё это бытовые мелочи, не стоящие и обсуждения, когда речь идёт о внезапно вспыхнувшей страсти. Разве можно измерять любовь рублями и квадратными метрами?
Полированный, поблёскивающий латунью и бронзой аппарат томился дома, а пока что в подъезде из невзрачного и перекошенного почтового ящика в руки Михаилу Александровичу вывалился обычный почтовый конверт, и, неизвестно почему, настроение у нашего героя испортилось. Михаил Александрович вёл обширную переписку по своим коллекционерским делам. Письма и писал, и получал, и не были они для него чем-то неожиданным. Мало того – недавно он настолько увлёкся, что даже написал письмо за границу – что само по себе было смелым шагом в те времена. Дело было в том, что попалась ему в руки совершенно случайно, но, увы, не дёшево одна странная студийная камера. Явно по всем параметрам старый немецкий аппарат, вот только имя, выгравированное готическим шрифтом на надраенной предыдущим владельцем (ох уж эти дилетанты, ну сколько можно учить их – не трогать, не сдирать драгоценную патину!) латунной табличке, привинченной сбоку, было совершенно ему незнакомо: Henoch. Мало того, в купленной из-под полы за сумасшедшие деньги ксерокопии каталога «Мак-Кеонс» – этой библии фотоколлекционеров – такого имени тоже не оказалось. Опросив всех знакомых и не получив внятного ответа, он возбудился и написал письмо в редакцию каталога. Перевести письмо на английский помогла симпатичная стажёрка из технической библиотеки их института. От принесённой в уплату коробки шоколадных конфет она отказалась, но при этом посмотрела так, что у Михаила Александровича сладко заныло внутри, и если бы не Маша, не вовремя оказавшаяся рядом, неизвестно, чем бы всё закончилось. И вот уже несколько последних недель Михаил Александрович находился в приподнятом настроении, ожидая, что почта вот-вот принесёт ему известие, что он, ну, если не совершил открытие, то, по меньшей мере, нашёл клад. Так что писем он не боялся – напротив, нетерпеливо ждал, но вот этот конверт, именно этот, ему почему-то открывать не хотелось. Может, потому что подсознание его сразу отметило и опознало обратный адрес, а может, предчувствовал он, что этот бумажный прямоугольник с четырёхкопеечной, напечатанной типографским способом блёклой марочкой в правом углу и станет причиною длинной цепи его неприятностей и непрошеных приключений.
