Школа на Кирочной. Потомку о моей жизни

© Михаил Самуилович Качан, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

На издание книг серии «Потомку о моей жизни» меня сподвигли Клара и Владимир Штерн, которые выполнили первую вёрстку книг серии и отпечатали в типографии по нескольку экземпляров, что было для меня приятной неожиданностью. Моя сердечная благодарность им.

Отдельная благодарность моим читателям в «Живом журнале» и на сайте «proza.ru». если бы я не знал, что на этих сайтах у меня более 50 тысяч читателей, вряд ли бы я стал издавать свои воспоминания.

Особая благодарность моей жене и другу, Любови Николаевне Качан. У нас с ней памяти разного сорта: у меня рациональная, у неё эмоциональная. Поэтому она помнит не события, а свою реакцию на них. Но это помогало мне восстановить и многие события.

Посвящаю серию книг «Потомку о моей жизни» моей любимой жене и большому другу Любови Николаевне Качан, с которой мы вместе живём уже почти 60 лет в атмосфере любви и взаимоуважения.Она постоянно подпитывает меня эмоциональной, интеллектуальной и духовной пищей.

Книга «Школа на Кирочной» посвящается моему незабвенному брату Бореньке.Он родился, когда мне было почти 14 лет, а моей сестре Аллочке – 7. Мы с Аллочкой его очень любили, а он любил нас. Наш отец обожал его. Мама, родившая его в 42 года, души в нём не чаяла. Он был самым добрым среди нас троих – детей наших родителей. Наш младший брат, родившийся после войны.Его сын Димочка, необыкновенный не по возрасту мальчик, умер в 11 лет от рака мозга.Его дочь от второго брака Маша вышла замуж и переехала в Израиль. Теперь она – Мири Ронинсон. У неё двое детей – внуков Бори.Боря окончил Институт связи им. Бонч-Бруевича и был звукорежиссёром. Он работал в Ленконцерте и ездил по всей стране с музыкальными коллективами. Его высоко ценили основатель «Филармонии джаза» Давид Голощёкин, с которым Боря работал как директор «Ансамбля Голощёкина» и звукорежиссёр. Потом он работал директором и звукорежиссёром в театре «Новый балет» Бориса Эйфмана, который сегодня называется Санкт-Петербургским государственным академическим Театром балета.Когда Боря понял, что дни его сочтены, он позвонил мне из Израиля, где он лечился, и последними нашими словами были: – Я очень люблю тебя Боренька! – Я тоже очень люблю тебя, Мишка…

На этой фотографии мне лет 65. Я жил тогда в Нью-Йорке.

Я начинаю писать о своём отрочестве и о своей юности – о школьных годах в Ленинграде с 1945 по 1952, с 4 по 10 класс. Мне тогда всё хотелось, и я был уверен, что всё могу…

Сегодня 6 июля 2007 года. Весь последний месяц у меня нет никакого настроя писать и вспоминать прошлое, наполненное любимыми, счастьем, интересными делами, устремленное в будущее, которым я жил.

– Вот вырастешь, – говорили мне, тогда…

И я в те годы считал, что лучшее время будет тогда, когда я вырасту. И, возможно, так оно и было. И любимые люди, и счастье, и интересные дела и ожидание ещё более лучшего будущего.

Только вот взлёт был не один. По крайней мере, три. Но взлеты чередовались с падениями. Не теми падениями, когда упал сам, а теми, когда столкнули. Скажут, наверное, и сам в чём-то виноват. Возможно. Можно и повиниться. Ну, например, первое, зачем вообще родился? Второе, и повезло же родиться евреем? Почему не жил, как все, не высовываясь? Почему не воровал, как все вокруг? Почему не подличал, не сигнализировал, не писал подметных писем? Как смел не пресмыкаться? Лучше других, что ли? Можно придумать ещё много пунктов, в чем я мог бы повиниться.

Повиниться – не мое слово. У меня в жизни был эпизод, когда бюро Новосибирского Горкома КПСС требовало от меня повиниться, и тогда они не исключат меня из партии, а только объявят строгий выговор и потребуют уйти из Института, где я работал. Понимаете, всего лишь?! Я примерно так и повинился, как написал здесь, пятью строчками выше. Как члены бюро после этого яростно выступали! Как они меня клеймили, за то, что я не признаюсь!

– Он неискренен, говорили они. Он издевается над нами!

Им было не за что меня исключать из партии и увольнять с работы. И я так и не предложил им добровольно формулировку. Тогда они придумали сами. Она, что называется, не лезла ни в какие ворота, но это никого не интересовало. Объявили строгий выговор и потребовали уйти из Института. Всё было решено заранее. Только я не принял их сценарий… И поэтому они негодовали.

Не хочу обсуждать сейчас, в чём меня обвиняли. Одно только скажу, одна только вина была у меня – имел дело с этими негодяями, Правда, пытался играть не по ими установленным правилам, а чуть по другим.

Сегодня этот опыт уже не актуален. Больше не пригодится. Их уже нет. А я в другой стране. Остается только записать, как было. Для грядущих поколений. Но, слава богу, меня не посадили, не отправили в лагеря, не расстреляли. В 37-ом запросто могли. То, что я упомянул, было в 1975, а сейчас 2007-й. 32 года прошло, а болит до сих пор.