Несмотря на все надежды Поспеловой, Имир вернулся в город первым и сразу же дал о себе знать, заявившись в № 27 через огороды.
Люба искренне недоумевала, почему отличнику возле неё словно мёдом намазано. Подозрение, что ровесник тупо использует её для удовлетворения потребностей, а потом выбросит, как побрякушку, преследовало тихоню и давало в душе её ноющую трещину. Девочка подмечала, что не доверяет парню, даже побаивается его, а ещё воспринимала его ласковое отношение и бережные комплименты за ложь.
За время своего отсутствия Ибрагимов пытался дозвониться до Любы много раз. Поняв, что через соседку тётю Нину выйти на подругу невозможно, юноша сменил тактику. На Солнечный 27 стали ломиться соседи с других домов, зазывая десятиклассницу на телефонный разговор с культурным мальчиком. Тихоня, краснея от неловкости и стыда, поняла, что либо она сдастся, либо по переулку благодаря настойчивым звонкам пойдёт пересуд, и пошла на диалог, в котором, хитро извернувшись, объяснила Имиру, что он ставит её в неловкое положение, и попросила звонить не более раза в неделю.
Школьница и представить не могла, как сильно по ней он скучал. Как постоянно о ней думал, хотел поговорить, прикоснуться, поцеловать. Как не завлекали его ни Сочи, ни Москва, и даже личные заботы и заработок отошли на второй план. Имир искренне влюбился и ожидал взаимности, закрывая глаза на странное поведение и находя тому всё новые и новые оправдания.
Люба же в отношениях с брюнетом ощущала неприятную пустоту, которую никак не могла заполнить. Эта тягучая, давящая пустота не хотела называть своё имя. Хотя звалась она просто – любовь. Девушка, выросшая в холодной, гнилой, отравляющей обстановке и не знавшая доброго обращения, так долго и так сильно жаждала настоящей, искренней любви, но при этом совершенно не могла ни любить, ни узнать ту самую любовь. Потому что не умела. Научиться было не у кого.
Жадный до близости, страстный юноша, едва оказываясь рядом, мигом распалялся и брал своё. Девушка отдавалась и люто ненавидела себя за безволие и слабость духа. «Дурак озабоченный!» – злилась Поспелова, натягивая нижнее, что десять минут назад было ретиво с неё сдёрнуто. Факт, что «озабоченный дурак» был звездой школы, золотым медалистом, первым красавчиком и перспективным желанным женихом, за которым девчонки как в открытую ухлёстывали, так и украдкой вздыхали, Любу уже не интересовал. Фигура Имира обесценилась ею до нуля, и единственное, чего десятиклассница искренне хотела, это разорвать отношения во что бы то ни стало.
Поспелова капризничала. Ибрагимов приглашал погулять, звал в гости, в кафе, посидеть в библиотеке, у речки – девочка отказывалась под любым предлогом. Больна, занята, устала. Брюнет был настойчив и пробивал брешь в броне девчачьих избеганий. Тогда парня ждали новые выкрутасы.
– Чего идёшь позади? – поинтересовался он, когда пара прогуливалась по вечернему городу. – Будто я чужой.
– Ты знаешь, почему! – буркнула она в ответ, выдерживая дистанцию метра в два. – Не хочу, чтобы знакомые заметили нас и донесли маме!
– Сумерки наступили. Никто не разглядит.
– Кому надо, всё приметит! Лучше позади побуду. Так безопаснее. Вот чего эта обезьяна на меня пялится?!..
На обочине стояла их ровесница – плохо, грязно одетая девочка с грустным, по-детски наивным лицом, выражавшим умственную отсталость. Рваное испачканное платье едва покрывало острые костлявые коленки. Сальные волосы лохмами свисали на сутулые плечи. Убитые шлёпки желали давным-давно отправиться на помойку. Её можно было бы назвать красивой, если бы не дурная, бессмысленная отрешённость во взгляде и не поза, выдававшая жертвенную покорность и полное отсутствие самостоятельности.
Люба, не выдержав настолько прямого и бесцеремонного разглядывания себя, и так будучи не в духах, окончательно разозлилась.
– Полоумная, блин! Посмешище местное! И носит же земля таких! Чего вылупилась, придурошная?!
Ибрагимов пропустил злые слова подруги мимо ушей и приветливо помахал неопрятной девчонке. Та вдруг улыбнулась и ответила взаимным приветствием.
– Знаешь её?! – огорошилась школьница, чьё раздражение, мигом испарившись, сменилось на неподдельное удивление.
– Конечно! Мы знакомы. Это Майя, – ответил Имир, продолжив путь дальше.
– Я в курсе, как её зовут! – Тихоня повернулась посмотреть на оставленную позади дурочку, что всё так же пялилась на них. – Откуда знаком?
– Так получилось. Не важно.
– Она же идиотка! Семья – атас! Предки от неё отказались и куда-то свалили. Дед сгорел, брат повесился, бабка бухает и побирается. Это чудо в перьях – тоже!
– И что?.. Да, она душевнобольная, на учёте в психушке стоит. У нас с тобой есть близкие, крыша над головой приличная, в школу ходим, одеты-обуты. Она – нет. По помойкам лазает. Это повод попрекать её в праве на жизнь и обзываться?
Люба опешила, не ожидав такого поворота, и моментом остыла. Вызывающее поведение и собственные капризные замашки вдруг показались ей неуместными и дурацкими.
– Все же обзываются, – устыдившись, неуверенно промямлила она себе в оправдание.
– А ты не будь как все. Неприятно же, когда кто-то жесток с тобой? Неприятно! А сама поступила так с Майей, зная, что она не ответит, – тактично пожурил её отличник. – Впервые тебя, Люба, в таком ключе вижу! Что она тебе сделала, что так гадостно о ней отзываешься?
