Очередной
день в поместье стал невыносимым испытанием.
Я,
родовитая дворянка, оказалась запертой в четырех стенах ветхого дома своего
опекуна, в то время как сам дядя Штефан беззаботно обходил владения, некогда
принадлежавшие моим покойным родителям.
В
свои восемнадцать лет я переживала ураган страстей: гнев кипел внутри меня,
вздохи слетали с губ, с каждым входом нового человека в комнату, а мой разум
мечтал ускользнуть за пределы этих стен. Дядя не упускал момента, чтобы
напомнить мне о том, как нелепо я распыляю свои молодость и женственность. В
моем возрасте, мол, пора уже мечтать о женихах, а я, подобно затворнице, годами
лишь сижу на его несчастной, стремительно стареющей шее.
Сегодня
дождь лил, будто из бесконечного сосуда, и я была вынуждена провести утро в полном
уединении, лишь иногда прерывая тоскливое одиночество на чашку бодрящего
травяного чая, надеясь, что серые осенние небеса когда-нибудь смилуются надо
мной. Светлые и солнечные дни, когда я могла гулять по зеленому саду и
прятаться в густой тени раскидистых деревьев, давно закончились. После завтрака
дядя уехал в мое поместье, у него там были какие-то дела, а я осталась одна,
наедине с собой.
Я
сидела на старом диване, обитом дешевой тканью с выцветшими цветами, и с тоской
смотрела в окно, не зная, куда деть себя от скуки. Капли дождя бесконечно
скользили по стеклам, создавая видимость размытости, как и серенькие мысли о
моем будущем. Куда я могла деться из этого мрачного поместья? Моя душа
стремилась к приключениям, романтике, и прочим радостям, которых я привыкла
видеть только на страницах романов.
Ведь
я, помимо всего прочего, владела искусством магии воды. Однако дядя, с
заботливой строгостью, не отправил меня в аранийскую академию, объяснив, что
путешествовать девушке в одиночку — небезопасно. Все-таки война не щадит
никого, и в расточительность на компаньонку он не видел никакой остроты
необходимости.
Внезапно
раздался легкий стук в дверь. Это был слуга Якоб, принесший мне свертки со
старыми письмами, касающимися дел дяди. Благодаря им я была в курсе того, что
Штефан Талмон-Шидлер собирает гостей в моем поместье, развлекая их и
одновременно обсуждая важные договоренности, относящиеся к собственным делам.
-
Спасибо, Якоб! – произнесла я с решимостью, протянув ему две мелкие монеты.
К
счастью, я не настолько бедствую. Раз в месяц, проникая в свой дом под покровом
ночи, я наполняла карманы деньгами. И если бы не эти хитрые уловки, я
погрузилась бы в нищету. Воровкой меня никто не рискнет назвать; я просто беру
то, что принадлежит мне.
Когда
Якоб ушел, я плотно закрыла за ним дверь и поскорее села за стол, чтобы
прочитать письма.
Медленно
поднимая взгляд от бумаг, я вспомнила о Штефане Талмон-Шидлере. Дядя всегда
умел манипулировать людьми, получая выгоду из любой ситуации. Я знала, что его письма
не всегда были безопасными для нашей так сказать семьи. Если таинственные
переговоры с фиаламскими дворянами, о которых шла речь в письмах, завершатся
успешно, его влияние может создать новые угрозы. И я не могла позволить этому
произойти.
Если
этими письмами заинтересуется аранийский король Джулиан Стенберг, дядю ждет в
лучшем случае лишение титула, а меня – поместье. В худшем… К горлу подкатил
горький ком и задрожали руки, мне было очень тяжело даже думать про суд и
плаху.
Я
задумалась о том, как оградить свое наследние от его амбициозных до безумия
планов. С каждым прочитанным предложением я знала чуть больше о его намерениях
и это обострило беспокойство за мое будущее. Жаль, что непонятно, с кем дядя
ведет переписку. Он не называл имен, фамилий и титулов, даже не указывал край
Фиалама, с родовитым жителем которого общался, хороший адвокат мог бы и вовсе
указать на любую другую страну, Хельмонд или Летонию. Но вся беда в том, что
дядя писал в черновике про некий «ледяной край», а это могло указывать только
на северную часть Фиалама, с которым моя страна, Арания, сражается много эпох.
Я
– аранийка. Родители пали жертвами придворных интриг, а меня воспитал дядя, взяв
под свое крыло. Он человек хороший и добрый, во всяком случае, я раньше в этом
не сомневалась, но довольно старомодный и не желает отказываться от
собственного сурового нрава. До того, как взял меня на воспитание, овдовел,
детьми не успел обзавестись. Так что в редкие минуты его доброты говорил, что я
– его утешение.
Отложив
в сторону черновики писем, я вдруг заметила толстый запечатанный сверток.
Сердце забилось чаще, к щекам прилила кровь – меня охватило смешанное чувство
стыда и смятение. Не знаю, насколько хорошо разбираюсь в фиаламской геральдике,
но что-то мне подсказывало: это герб герцогов Дальгор, управляющих его северной
частью – Талнором – столько, сколько существует наш мир.
С
замиранием сердца я отложила сверток и прошла к столу за ножом для бумаг, как
вдруг распахнулась дверь гостиной, где я коротала этот непогожий день, и в
комнату быстрым шагом вошел мой дядя. Черноволосый мужчина среднего роста, чуть
полноватый, он всегда добродушно улыбался, но его светлые глаза метали громы и
молнии. Его дорожный плащ с капюшоном был залит водой, но голова оставалась
сухой, значит, он вовремя повернул обратно и не успел промокнуть до нитки.
