– «Однажды ты постареешь и не заметишь этого. Старость придёт к тебе, молодому и здоровому, тихо зайдёт в комнату, молча сядет в твоё любимое кресло, устроится поудобнее, поправив подушки, и начнёт ждать. Ждать, пока ты обратишь на неё внимание. Тебе и в голову не придёт, что она уже здесь, ты ведь молодой, здоровый, только начал жить во всю силу». Вот ведь пишут люди, я ж точно знаю, что молодой и здоровый, какие наши годы?
– Что за сволочь это написала? – ответил Толик, – не хочу даже думать об этом. Ты вообще читать пришёл или пить?
– Я ещё и есть собираюсь.
– Ну так наливай, а то я сейчас уже слюной изойду.
Видимся мы с Толяном не то, чтобы совсем редко – пару-тройку раз в году получается, а знакомы больше, чем полжизни. Два года койки рядом стояли. В этот раз получилось у него на даче. Я специально оформляю себе командировки в его город, чтобы можно было вот так посидеть. Ясное дело, что все дела побоку, слишком редкое это удовольствие.
– Коньяк ты красивый выбрал.
– Мы ж у тебя сегодня, с тебя – закусь, с меня – красивое.
– Думаешь, четырёх бутылок хватит?
– Думаю, что после четырёх бутылок нам будет пофигу.
– Согласен. Бокалы – вон. Как ты и сказал, пузатые.
– Я тебя слишком люблю, чтобы пить коньяк из стаканóв.
– А я тебя слишком давно знаю, чтобы не принести бокалы. Ты ж плешь проешь, сволочь.
– Да шо у тебя там проедать, ты ж уже плешивый.
– А это – потому что давно с тобой знаком. Наливай давай, не томи, шурпу загружать пора.
Шурпу Толик делает по собственному уникальному рецепту, в который входят полтора часа на базаре, где он выносит мозги всем продавцам баранины по очереди, в результате чего становится обладателем какого-то особого курдючного жира, килограмма мякоти и тщательно подобранных косточек. Потом для него отбирают определённый набор овощей и зелени, а специально обученный узбек под его руководством создаёт уникальную смесь специй.
Мы долго греем в руках первую порцию коньяку, придирчиво разглядываем его на свет, вдыхаем аромат и маленькими глоточками утоляем жажду. Мир становится гораздо лучше.
– Да, хорошо сюда этот шоколад вписался, – задумчиво произносит Толик, отламывая ещё кусочек.
– Ты бы не нудил и попробовал-таки с фиником, зря я их, что ли тащил?
– Я не чужд экспериментов, но сначала нужно ещё по одной, для храбрости.
– Мы, вроде, не расходимся пока. Но ты собирался шурпу ставить.
– Говорю же, – нужно ещё по одной, для храбрости.
– Ты боишься собственной шурпы?
– Я хочу ещё одну.
– А-а-а… Не зря его буржуи десять лет в бочке мариновали.
– Ну должен же и ты в чём-то разбираться, наливай давай!
Вторая заходит так же неспешно, ласково обволакивая полость рта и приятно согревая что-то в груди.
– Давай свои финики.
– Вот.
– Помни – под твою ответственность.
– Не ссы, не помрёшь точно.
Он забрасывает в рот финик, втягивает глоток коньяку, закрывает глаза и, спустя несколько секунд, интересуется:
– А где ты про это вычитал?
– Ну зачем же «вычитал»? У меня недавно не оказалось под рукой ничего, кроме коньяка и фиников, я зажмурился, перекрестился, попробовал и открыл глаза уже просветлённым. Эмпирический путь – самый верный.
– Тогда я ставлю казан.
– Валяй, а я плесну ещё по чуть-чуть.
Он выложил в разогретый казан жир, несколько секунд полюбовался его таянием, взял бокал, слегка взболтал, принюхался, глотнул, отставил в сторону и принялся укладывать мясо.
– Ты его не моешь?
– От чего? Щепок от колоды на нём нет, осколков топора тоже.
– Ну, не знаю, микробы там всякие.
– От ты забавный. Ему в казане часа четыре томиться, думаешь, там хоть какой-то микроб выживет? – Он глотнул ещё, – а нам точно хватит?
– А ты глотки поменьше делай. Или хочешь сразу убиться в хлам? Тогда и доварить не успеешь.
– Точно, ты ж жмот, я помню, – но на этот раз не отпил, а лишь понюхал и завис, созерцая шкворчащее мясо.
– Хоть ты уже не гунди, какой из меня жмот? Иногда бываю домовитым, но это, чтобы потом было, что потратить.
– Да ладно, помню я, какие ты ночлежки выбираешь, когда не один сюда приезжаешь. Шоб вид на море и завтрак в номер.
– Для этого стоит иногда побыть домовитым.
Он поводил шумовкой в казане, отхлебнул из бокала и спросил:
– А вот скажи, домовитый, почему цветы – лучший подарок?
– Да хрен его знает, наверное, потому что бабы их любят.
– Да мало ли, что они любят, а дарим-то мы, в основном, цветы.
– Ну да, золото-брильянты – не на каждый день подарки.
– Да… Домовитый. Цветы красивые, дорогие, то есть она видит, что ты её ценишь, и их потом можно выбросить, никого не обидев. Вот подаришь ты шубу или, скажем, сумочку. Во-первых, вдруг ей не понравится, а вещь дорогая – выбрасывать жалко. Во-вторых, если всё-таки выбросит, ты же начнёшь интересоваться, почему не носит.
– А в-третьих – что она скажет мужу?
– Вот. Ты меня понимаешь. Наливай.
Удовлетворённо поцокав языком, он выложил в казан лук.
– Вот та-ак… Тут помешивать надо иногда, но это можно делать, не выпуская из рук бокала.
Я посмотрел на бегущие за окном облака и, забросив в рот очередной финик, спросил:
– А тебе никогда не дарили картину? Представляешь, да – открывается дверь, за ней – друзья семьи в количестве одной супружеской пары? Тебе протягивают завёрнутый в бумагу прямоугольник, ты распаковываешь, а там – картина в рамке, и у них лица такие счастливые с ожиданием твоей реакции, а ты тоже по правилам улыбаться должен, вместо спросить: «И куда мне эту хрень повесить?»
