Осенью в шепелявом городе стояла отвратительная погода, особенно октябрь раздражал с его слякотью, жарой и плотными туманами.
Один из таких осенних туманов рухнул на ещё зелёные, но уже сухие деревья. Высокие дома исчезали в небе, и их грязно-жёлтый оттенок всё больше отдавал серым дымом. Тяжёлый и липкий воздух оседал на скомканных людях, спешивших куда-то в понедельник в семь двадцать утра.
Утро было особенно неудачным. Из-за ночного дождя на асфальте расплылись вязкие, смрадные лужи. В них смешались и пыль, падавшая с сутулых плеч мрачных, злых мужчин, возвращавшихся домой с ночных смен на заводе, и плевки, сыпавшийся из ртов школьников-матерщинников, курящих дешёвые сигареты, и мусор, выпавший из усталых рук полумёртвых женщин, гонимый тёплым ветром. Цвет этих луж определяли чёрные воды, стекавшие с мусоровозов, которые никогда не высыхали на асфальте.
Эти лужи никто не пытался обойти. Люди безнадёжно с отвращением глядели на них, но не предпринимали ни одной попытки пройти по бордюру или ещё где-нибудь. И даже красивые бордовые ботинки на толстом чёрном каблуке также ступали на вязкую грязь. Девушка, носившая их, не боялась не только вступить в кучу мерзости, она будто сама считала себя и всё вокруг одной сплошной мерзостью. Вот только она, похожая на однотонную шаль, едва ли со своим красивым лицом могла вызвать у кого-то отвращение.
Прохожие поражались красоте, ходившей по таким простым и смрадным улицам. Вот знаете, все девушки её возраста хорошенькие, но она была лучшей из них, даже сравнивать её с ними нельзя; однако глазки были именно такими серыми, почти прозрачными, таили в себе какую-то страшную тайну или историю. Наверное, из-за таких вот глаз взгляд её всегда был безразличным, практически надменным и почти злым.
Ботинки прикасались к земле бесшумно, будто бы не хотели привлекать к себе внимания, но карминово-красное пальто с бархатным поясом явно говорило об обратном. Яркое, недлинное с короткими рукавами, открывавшими манящие запястья, подчёркивающее полные бёдра и грудь. Девушка шла медленно, тянув за собой маленькую, но тяжёлую чёрную сумку, заполненную учебниками. Взглянув на неё, можно было решить, что она студентка третьего или четвёртого курса – лицо и телосложение принадлежало уже точно зрелой девушке. На самом же деле, окружность фигуры и строгость выражения лица затуманивали глаза прохожих. Ей всего семнадцать лет и в чёрной сумке у неё учебники по физике, алгебре и геометрии, линейка, ручка и сто рублей десятирублёвыми монетами. И мне до сих пор трудно поверить в то, что девушке по имени Виктория Ларина когда-то могло быть семнадцать, а имела она только сто рублей.
Туман не расступался перед прохожими, скорее они просто втягивались в его вязь и тонули в нём. Виктория тоже вступала в него с долей безразличия, как и все здесь. Она шла в школу по долгому пути, ведущему к развилке между гуманитарным университетом и двадцать пятой школой. Был ещё один путь через двор двадцать седьмой школы – прямой, но по утрам там скапливались громко каркающие вороны, которых Виктория избегала. Поэтому она всегда обходила дом и шла по дороге рядом с полем.
В выкрашенной в нежно-розовый цвет школе было ещё совсем тихо. Рекреация пустовала, за вахтой спала угрюмая вахтёрша с грязноватым лицом. Виктория прошла мимо турникета в широкую железную рамку, которая громко пикнула и на её табло сменилась красная цифра. Затем Виктория прошла вглубь тёмного коридора и зашла в светлый кабинет, где сидели её четыре заспанных одноклассника за новыми партами и учительница математики тоже не выспавшаяся и злая.
Остальные ученики подходили со временем в течение нулевого урока. Во всей их однообразной массе самым запоминающимся был Антон Самойлов – высокий, крупный парень с взглядом суровым зелёным ничего не знающим и знающим всё одновременно, который сменялся наивной романтичностью, когда он видел одну девушку. Он пришёл за десять минут до звонка, вроде извинился и сел к однокласснице тонкой и маленькой, особенно на его фоне. Это была Татьяна Василькова его девушка и близкая подруга Виктории.
С четырёх лет Татьяна занималась балетом и только танцевать и любила. Но, наверное, обычный человек не разглядел бы в ней девушку, некогда парящую на сцене в облачной пачке. Светло-каштановые волосы, светло-карие глаза, светло-коричневая кожа – всё светлое, простое, тихое, скромное, как и её одежда и взгляд. Всем она казалась неинтересной вне сцены: говорила мало, едва слышно, передвигалась обязательно семеня, ни на кого не смотрела. А на сцене глаз от неё нельзя было оторвать, раскрывалась как бутон розы, и один только взмах её запястья стоил всех жизней наблюдавших за её танцем людей. Не могло быть ей равных в изящных ножках, руках, шее. Каждая молодая балерина завидовала этим данным и более всему тому, как отдавалась Татьяна сцене и музыке, и зрителям, и этим облачным пачкам. Однако сейчас ей никто не завидовал.
Антон ясным взглядом улыбнулся Татьяне, она слабо подняла на него заспанные глаза. И было в той парочке нечто неправильное, не такое как надо. Увидев их, вы бы заподозрили неладное. Она была слишком неприметной, а в нём, хоть он и пытался скрыть в себе грубую яркость своей внешности, все видели что-то опасное и броское, заметное издалека.
