Окрестности Нового Орлеана 1863.
Он был здесь…
Дома.
Здесь было все, что он знал и любил.
Сидя на своем высоком чалом жеребце, на котором скакал с мест сражений от самого Шарпсбурга, Вилли-амсбурга, Шилоха и того дальше, Слоун Флинн смотрел на юг.
Земля. Богатая, плодородная, насколько хватает глаз…
Но стоило повернуться и посмотреть на север…
Палатки, выстроенные в идеальном военном порядке. Горят походные костры, бойцы чистят оружие. Поглядишь в одну сторону – там красота, покой и совершенство, а поглядишь в другую – и увидишь землю, которая вскоре пропитается кровью своих сыновей, землю, предназначенную к разорению.
Война лишила его иллюзий. Война была ужасной и жестокой. Он узнал, что война – это не только смерть, это крики искалеченных, изуродованных людей. Это слепой, которому выжгло глаза пушечным огнем, ковыляющий среди воронок. Это земля, усеянная оторванными конечностями и телами убитых и раненых. Это – что ужаснее всего – горе близких, рыдающих над мертвецами.
Любой, кто считал войну лучшим средством для устранения разногласий, просто не был у Шарпсбурга, штат Мериленд, не видел реки Энтиетем, которая от крови побурела, точно Красное море, и тянулась среди полей яркой карнавальной лентой.
Слоун начал войну капитаном кавалерии в Луизиане. Но это было давно. А теперь он служил в милиции, под командованием Джеба Стюарта, в армии северной Вирджинии. Их направили к югу, на разведку в долину Миссисипи, но потом отозвали обратно на север.
Вот бы плюнуть на все и махнуть домой…
Но это было бы не по-мужски. Он не мог, проснувшись однажды утром, заявить своим командирам и бойцам, что война – это зло и не несет ничего, кроме горя, и потому он их покидает и уходит домой. Он дрался и дрался, чтобы победить, потому что победа – это тоже война. Громкий клич защитить права Конфедерации, некогда звучавший в его сердце, точно горн, превратился в сдавленный всхлип. Вот если бы они все вернулись домой и притащили политиков и конгрессменов на поле боя, чтобы те посмотрели на изувеченные окровавленные тела их сыновей, то войне был бы конец.
Но они этого не сделали. И теперь их собирали для новой битвы. Нет, отвоевывать Новый Орлеан было пока не время. Им предстоял бросок на север. Генерал Роберт Ли собирал войска со всего Юга, желая сровнять с землей города, фермы и пастбища янки, потому что его возлюбленная Вирджиния лежала в руинах, разоренная и поруганная.
Слоун снова бросил тоскливый взгляд в сторону дома.
Плантация Флиннов не была ни большой, ни богатой. Но там был дом. Его дом.
Она, наверное, сейчас там. Фиона Макфарлейн. По правде говоря, не так давно она стала Фионой Макфарлейн Флинн, но из-за войны это держали в секрете.
Как давно они не виделись…
Когда ее собственный дом, Оаквуд, разрушили еще в самом начале войны, Фиона перебралась к ним, на плантацию Флиннов. Дом у них был скромный – его семья приехала в Луизиану без денег, хотя и с большим желанием работать, – но для Фионы нашлось место. Иначе и быть не могло.
Он знал, что их хозяйство теперь в упадке. Несмотря на войну, он переписывался с кузеном Бренданом, лейтенантом в армии северян. Он знал, что им тяжело. С тех пор как Новый Орлеан перешел под контроль янки, Брендан все время проводил на плантации и в письмах ничего не скрывал. Пусть они были бы смертными врагами на поле боя, но они все же оставались братьями, что делало их переписку опасной для обоих. Брендан писал о коменданте их округа Батлере по прозвищу Зверь и что тот велел населению избегать контактов с солдатами. И это предостережение исходило от офицера федералов… Лучше было не думать о том, что все это значит…
Слоун еще мгновение помедлил, зная, что должен скакать на север, иначе его бойцов заметит неприятель и крупной стычки тогда не избежать. Но он был так близко… К дому… И к Фионе.
Один час ничего не решает. Всего час. Толпа всадников сразу привлекла бы внимание, но он ведь один, он проскочит…
Нет. Это война, и у него приказ.
Он пришпорил коня и поскакал к югу, вопреки голосу здравого смысла, звучащего в голове.
Вскоре он въехал в длинную дубовую аллею, ведущую к дому. Отсюда дом казался по-прежнему прекрасным. Элегантный, построенный в классическом стиле, с просторной анфиладой на первом этаже, так что свежий ветерок реки, проходя насквозь, остужал его в летнюю жару. Балконы на первом и втором этажах были по-прежнему увиты плющом с проглядывающими кое-где цветами. В детстве он помогал строить этот дом. От одного только взгляда его окатило волной мучительной ностальгии.
По главной аллее он не поехал. Он углубился в рощу, окружавшую дом, затем промчался по заросшим, запущенным полям и подъехал к дому сзади. Привязав Пегаса к дереву, он направился в конюшню, которая располагалась на заднем дворе. Генри, их управляющий, был там. Сухощавый Генри, в жилах которого кровь чокто мешалась с гаитянской и, наверное, немецкой, цветной свободный человек, всегда был настоящим хозяином поместья, сколько Слоун его помнил.
– Генри? – позвал он тревожным шепотом.
Генри, занятый ремонтом седла, с улыбкой поднял голову. Его резкие черты были неподвластны времени.
