В первых рядах блистали парадными мундирами, искрились звездами и медалями дорогие коньяки и марочные вина. Пониже толпилась гражданская шпана типа «Алиготе». Совсем внизу, почти на земле, бомжевали портвейны «Агдам» неизвестно какого разлива, предлагали свои услуги не первой свежести «Изабеллы» и «Лидии».
– Мадам, – вкрадчиво начал я, – нам бы чего прозрачного. Помягче, но подешевле на единицу объема. И чтобы утром голова не болела, и керосином не отдавало.
– А колбаску и сало не откажите в любезности порезать, – продолжил мой друг и показал движеньями ладони, как это надлежит сделать.
Мадам оценила наши внешние данные, сообразила про возможности, на всякий случай фирменный фартучек на бюсте на секунду напрягся, потом богиня расслабилась и предложила емкость из среднего ряда:
– Вот это Вам подойдет. Мы пробовали. Достойный приятный напиток.
Слово «Вам» было произнесено именно с большой буквы. Цена напитка еще более расположила к вдумчивой женщине. Мы кивнули, и на мраморном прилавке сверкнула золотой фиксой пробки пышных форм двухлитровая красавица. Потом еще одна. Потом на всякий случай к двум предыдущим флаконам, как сказал мой опытный товарищ, «чтобы потом второй раз не бегать», прибавилась «полулиторвая красноносенькая перцовочка».
– Из Союза художников, что ли? – спросила продавщица.
Мы кивнули, сказали: «Почти» и покраснели от вранья. Женщина в белом, но не медицинском халате понимающе улыбнулась, застучала ножом, нарезая шпик, колбасу, копченое сало, а мы отправились, разглядывая ряды полок, не отгороженных прилавком, за другой снедью.
Настроение и серьезная сумма, выделенная на покупки, не способствовали рассуждениям на тему бренности бытия, и оранжевая пластиковая корзина постепенно тяжелела, наполнялась кабачковой икрой, маринованными грибами, оливками, хлебом, огурцами величиной с пистолетный патрон девятимиллиметрового калибра, прочим не очень дорогим, но полезным для закуси. Мы толковали о своем и не заметили, как почти уткнулись в коренастого мужика.
Грязно-зелено-желтого цвета куртка вызывающе лоснилась антисанитарией и хрустела на сгибах. Штаны гармошкой стояли на рыжих ботинках. Со лба из-под вязаной шапки выползал пот.
– Я гляжу, вы интеллигентные люди, – зачем-то сказал он и показал пальцем на очки моего коллеги.
Розовая чистенькая холеная рука с аккуратно постриженными ногтями резко контрастировала с заскорузлой одеждой. Я от несоответствия замешкался.
– Наличие оптики не показатель, – отреагировал Михаил с высоты своих двух метров, повел плечами такой же ширины и спросил: – Чего надо?
– А ничего, интересуюсь, – проделал то же со своими плечами мужик, но страшно у него не получилось.
– А вы откуда будете? – Я пришел в себя и перевел беседу в мирное географическое русло.
– Вообще-то я здешний. Тут такое дело, граждане, – начал мямлить он.
– Поиздержался, что ли? – Михаилу охота было скорее закупить провизию и вернуться туда, где томились в ожидании наши дружки, начать вечерние предрождественские посиделки с закусоном, поддатием, интересной беседой.
Ему этот бомж был на фиг не нужен. Мне тоже, но нежелание посылать подальше кого бы то ни было тормозило.
– Нет, деньги у меня есть. – Мужичок залез под куртку и вытащил из нагрудного кармана пачку тысячных купюр.
Мы удивились.
– У меня другое. Мне поговорить надо. Рассказать, объяснить, чтобы самому понять.
– Чего понять? – сбавил напряг Михаил.
– Может, отойдем, а то здесь неловко?
Мы отошли, и мужичка прорвало. Говорил он негромко. Вроде бы спешил, но получалось неторопливо.
– Меня Юрой зовут, в смысле Георгием, но можно Жорой, я привык.
– Он же Гога, он же Жора, – процитировал Михаил оскароносный фильм.
Юра не услышал и продолжал:
– Работал я охранником в одном здании. Примерно в это же время. Год назад. Погода была мерзопакостная. Холод, ветер, жуть! Шел я на дежурство…
…Жорик шел на дежурство и размышлял: «И какая чудная погода у нас бывает зимой. Три дня валил снег, да такой, что дворник Белялетдинов как утром глянул в окошко, так в запой, а не на работу ушел. А другие дворники заявление про увольнение написали и в очереди выстроились к домоуправу. Так три дня и стояли, покуда снег на дождь не сменился и за сутки все потаяло. А вчера опять мороз под тридцать шандарахнул. Чудная погода. Видать, верно говорят, будто ось Земли сдвинулась или покривилась от экологии. Так и до конца света дожить можно, не дай-то Бог».
Было начало седьмого. Часы электронные на руке любившего точность Жорика показывали восемнадцать ноль шесть. Обычно Георгий ворчал, глядя на уже идущих с работы граждан. Но сегодня улыбался. Намечалось дежурство с Еленой Михайловной. И как он надеялся, не только дежурство.
Жорик служил охранником. Как в армии попал на КПП, так и прилепилась к нему эта деятельность. Денег больших она не приносила, но и особых потребностей у Жорика не имелось. Семьи у него не было по причине того, что не встретилась та единственная и неповторимая. А те, которые попадались, всеми своими действиями убедили, что этих самых неповторимых вообще не встречается. Хотя душа эту самую единственную ждала, хотела и мечтала о ней. На еду и одежду Юрию хватало, а корячиться и гробить здоровье за длинный рубль он желания не испытывал. Поэтому сидел днем у входа в здание, все замечал, смотрел на пропуска снующих туда-сюда служащих, знал (или догадывался) про них все, а по ночам, когда никого не было, глядел в окошко да прогуливался время от времени по пустым коридорам, размышлял о жизни. А еще любил Юрий качаться и, когда надоедало глазеть в окно, начинал отжиматься от пола, поднимать пудовые гири, подтягиваться на турнике, который когда-то привинтил к стене в дежурке. За годы стал крепким коренастым атлетом с редкостной красоты мускулатурой, которой, однако, не хвастался, и мало кто про это знал.
