Сеньор Перес очень любил то, чем занимался, хотя трудно было бы одним словом описать род его деятельности.
Кроме самого Переса (и его духовника) никто точно не знал, кто он такой и откуда взялся. Сеньором его тоже не называли, хотя признать в нем испанца не составляло труда. Правда, внешность его была лишена той сумрачной утонченности, какой очаровывали дам благородные идальго. Он был простым человеком. Темная кожа и глубокие складки на лице делали его похожим на старую обезьяну. Как многие из его соотечественников, Перес был истым католиком, а его преданность ордену Иисуса не знала границ.
Он жил при Клермонском коллеже и ученики в шутку называли его «святым покровителем Пересом Клермонским». Прозвище вызывало у испанца бессильную ярость. Он считал его святотатством и грозил мальчишкам кулаком, после чего неизменно крестился, закатив глаза и вознося горячую молитву на каком-то испанском диалекте.
Поскольку Пересу не дано было уродиться доном, ему пришлось многому научиться за свою жизнь и ко многому приспособиться. Он знал массу ремесел, хотя ни одним не владел в совершенстве; умел делать все понемногу и охотно пробовал что-то новое. Он годами не обновлял платья, самостоятельно справляясь со стиркой и штопкой, а все деньги, которые платил ему ректор, относил в церковь, оставляя себе самую малость на пропитание.
В том, что касалось хозяйства, Перес следил за имуществом коллежа больше, чем иные бдят за собственным. Он чинил, приводил в порядок, исправлял, красил, менял старое на новое и осыпал проклятьями несносных мальчишек за их неугомонное желание все ломать и носиться по двору, вытаптывая траву.
Ночью Перес выполнял обязанности сторожа, и ему нисколько не лень было по многу раз обходить здание, заглядывая во все углы.
Он брел по галерее внутреннего двора и бормотал себе под нос, что навес надо бы привести в порядок – доски местами прогнили и прогибались под весом налипшего снега.
Задирая голову и щурясь, Перес разглядывал деревянные крепления, отмечая про себя особо опасные в этом смысле места.
Занятый «инспекцией», он не сразу услышал голоса, доносившиеся из-за двери ректорской библиотеки. На самом деле это была просто комната – в свою личную библиотеку ректор никогда не пускал не только учеников, но и просто посторонних. Однако, не желая видеть в своих покоях малолетних «варваров», он, тем не менее, считал необходимым знакомить их с теми сокровищами мысли, что собрал за свою долгую жизнь. Компромиссом между этими желаниями и стала комната, прозванная учениками «ректорской библиотекой».
Система была проста: ученик, желающий получить книгу для работы, извещал об этом отца Лазара – секретаря ректора. После беседы с наставником ученика отец Лазар решал, достоин ли ученик такой чести и хватит ли у него ума для работы с запрошенным источником. Нередко ученику предлагались другие книги, которые подходили уровню его развития, и крайне редко – книги более сложные, чем просил ученик.
Окончательное решение принимал ректор. Если оно было положительным, ученик получал книгу на точно определенное количество часов и ни минутой больше. Выносить книги за пределы «ректорской библиотеки» было строжайше запрещено, как и делиться ими с теми, кто одновременно работал в комнате, а таких, как правило, было до пяти-шести человек. За порядком следил отец Лазар – он выдавал книги, и он же нависал неумолимой тенью над тем, кому пора было книгу сдавать. Ученик, закончивший читать, тут же изгонялся из комнаты, дабы не возникало у него искушения заглядывать в работы других.
Об этом порядке в коллеже знали все, в том числе и Перес. Поэтому голоса из «ректорской библиотеки» в такой час, когда все ученики давно должны были покинуть здание, заставили его подумать о ворах. Бродяг в Латинском квартале хватало, да и сами студенты порой выглядели так, что немногим отличались от них. Пересу были известны случаи, когда нерадивые ученики, давно выгнанные из своих коллежей, оставались жить в Латинском квартале и с легкостью превращались из вчерашних студентов в сегодняшних бандитов. Они шлялись по трактирам, добывали пропитание игрой в кости и карты, и не брезговали «пощупать» карманы одинокого прохожего.
Перес достал широкий тяжелый нож, с которым никогда не расставался, и на цыпочках подкрался к двери. Голоса теперь слышались явственнее – несколько человек запальчиво вели спор на латыни.
Перес сунул нож за пояс, и его лицо приобрело свирепое выражение:
– Niños![1]
Он резко распахнул дверь и остановился на пороге. В комнате только что горела свеча, белесый дымок еще был виден и в воздухе ощущался характерный запах нагретого воска. Но свечу поспешно потушили и Перес тщетно напрягал глаза, стараясь разглядеть в темноте тех, кто притаился по углам.
Мальчишки не подавали признаков жизни, но Перес явственно ощущал их присутствие.
– Выходите, шалопаи! – угрожающе крикнул он. – Ну?
Слева от Переса послышался легкий шорох, испанец повернул голову и тут же кто-то изо всех сил толкнул его в бок. Перес не устоял и опустился на одно колено, упершись руками в пол. Мальчишки ринулись к выходу. Перес извернулся и попытался ухватить хоть кого-нибудь, но окончательно потерял равновесие и шлепнулся на спину.
