По мотивам народных поверий
Случилось как-то, занесло меня под вечер к дядь-Джураджу, что из Маховишта. Это тот старикан, который раньше каждый год приезжал на ярмарку в В.[1], привозил на продажу калган-траву и горечавку. Нынче уже не приезжает, потому как совсем состарился, ноги не держат… Остановился я, значит, у дядь-Джураджа. Кроме его сыновей и остальных домашних были там ещё трое местных сельчан, которые нанялись им луг покосить. После ужина зашёл разговор про всяко-разно. Под конец заговорили о вампирах, здухачах[2], джиннах, ведьмах и о другой нечистой силе, какая только может в глухую ночь человеку явиться. Каждый что-то да рассказал, кто больше, кто меньше, но дядя Джурадж, ей-ей, больше всех. И как рассказывал! Как по писаному. Да какое там по писаному?! И в книгах редко встретишь, чтобы всё так складно да живо выходило, чтобы словеса так красиво плелись. Как-то он так хорошо всё умел расположить. И место, где что случилось, так распишет, что живо себе представляешь всякую травку, дерево, камень, даже если птица там какая запела или пролетела – как будто своими глазами видишь. Кажется, будто вот оно, тут, прямо сейчас перед тобой деется.
И вот болтаем мы, болтаем, а один из местных и спрашивает:
– А помнишь ещё было, дядь-Джура, твой покойный кум Иван из Драчича на мосту ночевал?
Дядя Джурадж малость подумал и начал.
– Ох, детки, всего я, конечно, не упомню, давно дело было! Столько лет прошло, многое уже позабылось. Покойный мой кум Иван, царствие небесное, очень, бедняга, тогда намучился. Это давно было, вы детки, тогда ещё не родились. Покойный кум Иван был, можно сказать, из лучших людей в Драчиче. Зажиточный, семья большая, всего хватает, а сам рассудительный, открытый и сердечный. Дважды воевал! Человек видный, лицом пригож, только на лбу отметина, ранили его под Мишаром[3]. Он одного агу[4] убил, да и побежал пистолеты подобрать, серебром отделанные. До недавних пор эти пистолеты хранились у внука его, кума Маринко. Вот это было доброе оружие, надёжное! Чистое серебро! Каждый, детки, стоил как лучший арабский скакун. Но Маринко влез в долги, всё перезаложил, пропали и эти пистолеты. Такое оружие, прямо слёзы наворачиваются. Эх, детки, злые нынче времена настали. Я ещё помню, как здешние люди и не знали, что такое ростовщики и ссуды. А сейчас не найдёшь ни одного хозяйства без долгов, может, только одно-два ещё держатся. Знаете, детки, лет семь-восемь назад наше село было что твой букет – под сотню домов, один другого краше и богаче. А теперь двух-трёх не насчитать, где хоть что-то да есть, а остальные – бог его знает, есть ли у них хоть на три дня довольно хлеба в доме. Всё это, дорогие мои, от ростовщиков, ссуд, тяжб, судов и многих других несчастий, что с каждым днём всё больше уничтожают и портят нынешнее злосчастное поколение!..
– Как-то раз, где-то около Спасова дня, только мы с детьми вышли в поле, как вдруг, гляньте-ка, кум Иван. Он к нам в село по какой-то надобности выбрался. Пробыл три дня. И как раз в субботу собрался обратно. Дело к ночи, а он прощаться: у меня, говорит, дело есть, надо завтра на базар, купить там кое-чего по хозяйству, а не в выходной не успеваю. Мы его удерживать, пусть бы переночевал, да и отправился утром раненько, успел бы и домой, и на базар, раз так надо. Но какое там! И слушать не хочет. Прямо сейчас пойдёт, и баста. Он, бедолага, упрямый был. Если что решил, от своего не отступится. Вижу, никак его не убедишь, ну и говорю: «Давай, кум, хоть сядем, поужинаешь что бог послал, а там и пойдёшь». И хозяйка моя, покойница, и дети тоже насели на него, так что на ужин он остался. Пришли ещё двое моих тутошних соседей. Поужинали и за разговором выпили ракии[5] на посошок. Очень мы тогда разболтались, вот как сейчас. Покойный Митар, один из соседей, много нам всяких историй понарассказывал, одна другой страшнее. Он их, окаянный, много знал, три дня мог рассказывать без передыху. Ох, детки, хорошо мы тогда набрались… Кум Иван всё рвётся пойти, а мы ему «сядь, кум, давай ещё по одной, да ещё одну на дорожку!» – ночь уже, а мы всё сидим. Наконец выпили ещё по одной на прощание, кум Иван со всеми расцеловался и пошёл себе.
Той ночью было, как бы сказать: ни ясно, ни облачно, а тонкими облачками всё небо затянуло и иногда только месяц проглядывает, слабо-слабо. Тишина, ни ветерка. И видно было далеко через лес и туман этот. Такие ночи, детки, самые страшные. Когда месяц светит, всё кругом видно, ясно человеку, что есть что. Когда темнота кромешная, конечно, ничего не видно, но хоть не так страшно, как когда такая серая ночь. А тут каждое дерево, каждый камень чудным кажется, жутким. Одним словом, страшно! И как раз в такое время чаще всего всякая нечисть людям является.
Идёт, значит, детки, мой покойный кум Иван, а шагает всё осторожнее. И подходит уже к Мравиньцам. Там и среди дня страшно пройти, а уж ночью, да ещё в такое глухое время… С обеих сторон сгрудились овраги, низкие вязы стоят как муравейники. Потому так место и называется – Мравиньци. Лес, по правде, редкий, но деревья крупные и ветвистые. И что-то моему куму Ивану взбрело на ум проверить свой амулет за пазухой. Ему этот амулет привёз один монах из Иерусалима, он сюда на сбор подаяния приезжал. Кум Иван ему отдал лучшего барана и три талера
