Солодкому Дмитрию
Когда-нибудь, в особенно почетный,
особенно заметный юбилей,
Седой, но с той же царственной осанкой,
проводишь ты подвыпивших гостей.
Утихнет шум на лестничной площадке,
сверкнет вино в усталом хрустале,
Как в тишине особенно тоскливы
остатки пиршества на праздничном столе…
Бравурных поздравлений, мишуры воспоминаний,
глухое эхо капает на донце.
И лодка уплывает безвозвратно…
Наверно – к югу!
К побережью солнца….
Туда, где прошлого забытый часовой остался на посту
и ты – арктический дежурный,
вечно ждущий связи…
Живой алтарь, святые мощи прошлого хранящий,
не в истерии, не в экстазе,
В достойных стариковских днях,
где каждый час старательно прожит —
Один в ночи. Один на свете.
Кромешная пурга десятилетий —
завоет, закружит, заворожит…
Когда-нибудь….
Я знаю, так и будет…
Солидный, гордый, сдержанный, седой,
Такой же неприступный… беззащитный,
с такой же капитанской бородой,
Назло тоске-чертовке, одиночеству глухому,
разбередив фантомы старых ран,
Ты включишь с мазохистским упоеньем
хранящий тени прошлого экран.
И побегут с жестокостью подростка
лихие кадры прошлого и боль,
В груди твоей как пуля разорвется
каленой юности сжигающая соль…
Вершины, что белее не бывает,
ветров кромешных бешеная блажь,
Друзья, что никогда не покидают,
подъемов ослепительный кураж.
Рассветы, алым пышущие соком,
снега, в которых лиц не разобрать,
Мечты о чем-то важном и высоком,
и узы, что ничем не разорвать…
По склону длинные идут к вершине связки…
а может к вечности,
к бессмертию,
к судьбе…
И самой рвущей частью этой сказки —
она….
рукой махнувшая тебе.
Как будто буря в глубине застыла,
глаза усталые сияют ясным светом,
Та девочка, что так тебя любила
