Куда двигаться и в кого размножаться? Для чего камни разбросаны на тысячи километров по всей Земле? Дни сменяли друг друга, как поломанный калейдоскоп – милая детская игрушка, словно в страшном фильме: как ни крути её, показывало всегда черное. Всё застыло за гигантскими стеклянными изваяниями, а гротескно пробивающие недоступные облака шпили так и не достигли эдемских кущ. Прекрасные сооружения прошлого уже перестали хранить какие-либо тайны. Колесница богов оказалась простым и понятным механизмом, вызывающим удивление только у детей, которые быстро становились взрослыми. Эти достопримечательности навевали только грусть и печаль стареющему человечеству. Когда-то они делали что-то монументальное, потрясающее, ослепляющее, делали всё, чтобы обессмертить себя. С личным бессмертием, как известно, вышло глубокое несчастье, а человечество, прожив уже столько лет, просто не знало, куда себя деть, как причитающая бабка, она всё ходила и тяжело вздыхая, вопрошала у вечности – когда же уже придет конец? А он всё не приходил, и длинные тяжёлые дни тянулись под знаком черного круга: не дети солнца, а отпрыски черной дыры.
Дверь предательски гнулась, глуша доносящиеся с обратной стороны звуки ударов и бесперебойный мат. Уже через несколько секунд перед Брутто развернулось настоящее театральное представление: ОМОН ворвался через хиленькую тоненькую грань, ложа в пол всех находившихся в квартире. Всё, что он помнил: тяжёлый удар в голову, окончательно лишивший остатки сознания, и летающую по комнате яркую сферу, издававшую натужный звук «Сегодня были задержаны…»
Жара и яркость – ярость солнца; гигантское количество отражающих поверхностей было в тайном сговоре с тяжелой поступью болезни. Она медленно от нервных окончаний шла к органам по венам и вскоре должна была дойти до головного мозга. Когда это произойдет, то сонливость, усталость и боль снова возьмут тело в осаду. Окружающий дивный старый мир только способствовал этому процессу. Мало-помалу, но каждый шаг на солнце давался труднее. Единожды вступив под солнце, более нет желания укрыться в тени, и нет мочи взглянуть на него прямо. А как было прохладно в пещере! Там была и родниковая вода, и столько места для фантазии, и так много стен для дегенеративного искусства. Остаться бы дома, и деревянными балками заколотить двери и окна, укрыть окна тяжелыми шторами, и беззаботно смотреть на ящик с интерпретациями других, который специально создан для таких моментов жизни. Однако жизнь вносит свои коррективы: «Брутто» должен был предоставить справку о том, что давно слез с тяжелых наркотиков и с чистой совестью, но не венами, имеет право устроиться на работу. Хоть и дело это, определённо бесполезное, как и все прочие бумажные заморочки великого бумагопрестольного царства. В действительности, человека, который не смог соскочить, и так видно сразу, он похож на гниющий овощ с характерным запахом, а кожа его выглядит так, словно неумелый дубильщик обтянул чей-то череп, да и ненароком перетянул, так что виднеются куски заветренного мяса. И, конечно, не нужно никакой справки: такого зомбибоя и так не возьмут на работу. Брутто, редко пробующий и единожды попавшийся на одной из диких бездумных вечеринок, должен был высиживать в очередях бесконечное количество часов.
Кто говорил, что времени нет, что летящая стрела на самом деле не летит, был чертовски прав: именно такую свою характеристику время обнаруживает в больничных очередях. Здесь действительно черепаха не обгонит Ахилла, поскольку тут нет никакого движения, только статика в своем совершенном виде. Да и тем более, не важно, как ты быстро бегаешь, очередь движется со своей скоростью, игнорируя индивидуальные возможности, и бессмертие Ахилла не помогло бы ему, ведь в очереди так много обладающих ядом и бьющих в слабые места.
Конечно, Брутто было грех жаловаться. Сплелись бы нити мойры как-нибудь иначе, сведи они его с каким-нибудь майором с желанием стать майордомом, и он оказался бы в куда более худшем пространстве на более длительный временной отрезок, хотя последнее предельно спорно. Так или иначе, но он стойко маршировал по пылающей от лета набережной, а вокруг него чуть ли не в духе «Весны Священной» кружились веселые и беззаботные граждане, радующиеся погоде и нежности природы. Они кружились на зеленеющих аллеях и рядом со свежеокрашенными дешевой эмалью заборами, среди древних скульптур и домов, вдыхая смрад затлевших и влажных подвалов, в которых уже не одно поколение бездомных проводило славные деньки.
Общее приподнятое настроение только угнетало Брутто. В конце затяжного пути он в очередной раз поднимал глаза, буквально щупая окружение, пытаясь отыскать табличку с названием. Его шея хрустела, и блеск начищенных букв, ослепляя, сообщал: «Наркологический кабинет №25». Полуразбитые стены из кафеля, замызганные бетонные лестницы, отколовшиеся по краям, которые вот-вот должны низвергнуться в тартар. Брутто искренне верил, что такие здания сразу строились поломанными, как отдельный архитектурный стиль – арт-стагнация. Всё было увядшим, обветшалым, напоминавшим цветы, которые забросили. Врачи и медсестры вторили обстановке
