Сумрак вздохнул недлинно, штору потискал тайно.
Утро. Соседская псина брешет о тривиальном;
Взбита пионов пена, росы играют в жмурки;
Дом притворился шатеном, пудренным штукатуркой;
В нежной тени шезлонга ёжится дряхлый Гейне;
Хвастает одежонкой торс надувного бассейна;
Вылезли из пелёнок дети мамаши-вишни.
"Преобладает зелёный", – пишет в блокнот Всевышний.
Развинчен пластик посуставно, и елка отдана тылам. Сфасован новогодний хлам. Где ангел, купленный недавно?
Начну за шторами искать. Сердито двигать меблировку. Найду – а он нахмурит бровку, рванется глупо удирать.
Он будет маленький, с ладонь, и трепыхливый, словно сердце; он будет верещать, вертеться, на ощупь нежен, как вигонь.
Насыпать ломкого безе в детальку куклиных сервизов. И ангел, алчностью пронизан, набьет за щеки весь резерв.
Потом запросит молока – и непременно чтоб грудного. Я откажу, хоть мне не ново. Задам кудряшкам трепака.
Он на сухарницу вспорхнет, вздохнет и взглянет серебристо. Я повелю сказать про пристань, судьбу да жизнь – наперечет.
Он станет долго говорить – а я кивать по-бабьи стану, и мучать вырез майки драной, и удивляться, и хамить.
Он станет долго говорить – а я издергаюсь душою, грядущее тревожно строя – прошедшее устав таить.
Он станет долго говорить – а я немного поумнею. Я стану норовом слабее, не разучаясь гнезда вить.
Он станет долго говорить. А я всплакну – слегка, не стыдно; слеза, спускаясь нитевидно, умерит ангельскую прыть.
Он пожалеет. Подлетит, нашепчет в ухо утешений, подскажет жернова решений, укажет пальцем на зенит.
А я решу: пожалуй, хватит. И форточку раскрою вдрызг. Впущу капельных первых брызг. И ангел поплохеет статью.
Он предвесенья заглотнет. Сомлеет, словно с хлороформа. Заснет униженно, покорно, привыкший к снам длиною в год.
Я вытру стол, побью посуду. Сгружу безвольного паскуду в коробку – крыльев не измять. Он будет в неге пожимать облатки слабою рукою. Его неласково прикрою. Замечу: вечер стар и квел.
Через секунду позабуду о том, что ангел мне наплел.
Исчёркал ярким огражденья
…А в городе апрель – для треволнений
Трещит грачом действительности скальд.
Пломбиры лижет, развалясь от лени,
По урнам и киоскам, свет весенний.
…Апрель исчёркал ярким огражденья,
Заляпал краской суетный асфальт.
Деревья неодеты: сочлененья
Ветвей плетут тенеты для красы;
Горластый грач невзрачен опереньем,
Пломбир плывет от солнечных явлений.
…Апрель исчёркал ярким огражденья -
Химозные миазмы бьют в носы.
Тревожат прель зародыши растений,
А сырость льнет к периметрам дворов;
Мужчины льнут к шальным обманам зрений -
К коленям женщин льнут слова и тени.
…Апрель исчёркал ярким огражденья.
Истратил краски
целое ведро.
Истратил – пусть. И, словно мир, старо,
Порожнее жестяное ведро.
Зеркала пристрастны:
Фас, анфас и профиль:
Губки ненапрасны,
Глазки – флирта профи.
Клавиши-ключицы,
Пальцы в кольцах цепких,
Томность райской птицы,
Хрупкость острой щепки.
Кудри – праной пены.
Ножки солидарны
С юбкой по колено.
Вид вполне товарный.
И она не тужит,
В кудрях рея гребнем:
– Что же тебе нужно,
Что тебе потребно?!
И она не плачет -
Лишь глаза потухли;
В лень зеркал хреначит -
Золушкиной туфлей.
Прохладно и дождь. Но птицы летне звенят:
О том, что уютны гнёзда и дни желтороты,
Как голых тощих детей голодный отряд,
Из пестрых скорлупок вылезших в сад и свободу.
Наш домик – корабль, делянка – сырая верфь,
Наш сад, как прибоем, стремительным ливнем вспенен;
А всходы ждут культурными нитками вверх
Прополок – их полог сорен и неравноценен.
Наш домик – корабль. Снаружи – утлой ладьёй,
Внутри – уютным гнездом, человечески свитым:
На стенах – тени, сундук с добром под скамьёй,
На полках – книжных слов весёлая волокита.
Полешки в печи устали треском стращать
И ровно гудят – под вздоры гитары-притворы.
В кастрюле буруны грамотного борща,
В ногах домотканые тряпки – простые узоры.
А дети глядят в окно на досадный дождь,
Носы конопатые нагло таранят стёкла.
Птенцы! Что с них, тощих и шустрых, возьмёшь?
И в слякоть они – Эдиссоны, Колумбы, Софоклы.
Аккордов гитарных вздор покорен тебе,
Ты длишь мелодичные трели о том, что в лете
Прекрасны и я, и дровишки, и грядки в гурьбе,
И ты, и птенцы, и ростки, и капли, и дети.
Свеча робко пятнает вечер.
Архаистична тетрадь в клетку.
Пишу письмо – и себе перечу.
На три слова – одна виньетка.
На три буквы послав деда,
Пишу: "Спасибо, принес снега.
Добряк-дед, ты любви ведал,
Такой, что режет ножом негу?
И если ведал – поймешь, дедка,
И я прошу, ибо нет силы,
Под секс бокалов, под смех меткий,
Под рык курантов – чтоб отпустило.
Где мои были ума предтечи?
Где мои были анестезии?
Об этом годе мужик встречен.
Похож на хаски. Виски седые.
Виски седые, в глазах – ярко,
В глазах – сине, в словах – льдисто.
А мне от льда от того – жарко,
В моем сердце – тупой приступ.
Он мной играет? Да я не знаю!
Но так смотрит, что вмиг счастье.
По телу платья текут каваем…
Но убегаю. В его власти!
Своим посохом вскользь стукни,
Дурман мой отколдуй вольно!
Себе в помощь метель аукни -
Чтоб отпустило. Любить больно? -
Я и не знала, дедок, прежде.
Оков легкость. Жизнь под сурдинку.
