1
5 ноября 1990 года. Клиффсайд-Парк, Нью-Джерси
Мать трясет меня за плечо, чтобы я проснулся. “Случилось несчастье”, – говорит она.
Мне семь лет, я пухлый ребенок в пижаме с черепашками-ниндзя. Я привык вставать еще до восхода солнца, но меня всегда будит только отец и лишь для того, чтобы я помолился на своем коврике, украшенном минаретами. Мать – никогда.
Одиннадцать вечера. Отца нет дома. В последнее время он все позже и позже задерживался в мечети в Джерси-Сити. Но для меня он по-прежнему мой Баба – смешной, любящий и милый. Только этим утром он опять пытался научить меня завязывать шнурки. Это с ним случилось несчастье? Какое такое несчастье? Он ранен? Он умер? Я не могу задать эти вопросы вслух, потому что очень боюсь ответов.
Мать встряхивает белую простыню – она на секунду вздувается, как облако, – потом наклоняется, чтобы расстелить ее на полу.
– Посмотри на меня, Зи, – говорит она, и ее лицо так искажено тревогой, что я едва ее узнаю. – Ты должен одеться как можно быстрее, а потом сложить свои вещи в эту простыню и крепко связать их в узел. Хорошо? Твоя сестра тебе поможет.
Она направляется к двери:
– Йалла[1], Зи, йалла. Давай поскорее!
– Подожди, – отвечаю я. Это первое слово, которое я смог выговорить с тех пор, как выбрался из-под своего одеяла, которое украшает изображение Хи-Мена. – Что мне положить в эту простыню? Какие именно… вещи?
Я хороший мальчик. Скромный. Послушный. Я хочу сделать так, как говорит моя мама.
Она останавливается и смотрит на меня.
– Какие влезут, – говорит мама. – Не знаю, вернемся ли мы сюда.
Она поворачивается и уходит.
* * *
Как только я собрался, мы с сестрой и братом перебираемся в гостиную. Моя мать позвонила двоюродному брату отца в Бруклин – мы зовем его дядя Ибрагим или просто Амму, – и сейчас она что-то горячо с ним обсуждает. Ее щеки пылают. В левой руке она сжимает телефонную трубку, а правой пытается поправить сбившийся хиджаб. На заднем фоне работает телевизор. Срочные новости. Мы прерываем нашу программу. Мать замечает, что мы уставились в телевизор, и торопливо его выключает.
Она говорит с Амму Ибрагимом довольно долго, повернувшись к нам спиной. Когда она вешает трубку, раздается телефонный звонок. Резкий звук посреди ночи – такой вызывающе громкий, будто телефон что-то знает.
Мать берет трубку. Это один из друзей Баба из мечети, таксист Махмуд. Все зовут его Рыжим из-за цвета его волос. Рыжий страшно взволнован, он пытается найти отца.
– Его тут нет, – говорит мать. Слушает. Отвечает: – Хорошо, – и вешает трубку.
Телефон звонит снова. Отвратительный звук.
В этот раз я не могу понять, кто звонит. Мать говорит:
– Серьезно?
Она говорит:
– Полиция? Спрашивают про нас?
Чуть позже я просыпаюсь на одеяле, постеленном на полу гостиной. Среди всей этой неразберихи я умудрился задремать. Все, что мы, вероятно, сможем унести в руках – и даже больше, – сложено у двери в штабель, готовый рухнуть в любой момент. Мать меряет шагами комнату, снова и снова роется в сумочке. У нее с собой все наши свидетельства о рождении: вдруг придется доказывать, что она действительно наша мама.
Мой отец Эль-Саид Нуссар родился в Египте. А мама родилась в Питтсбурге. До того как она произнесла шахаду в местной мечети, стала мусульманкой и взяла имя Хаджа Нуссар, ее звали Карен Миллс.
– Твой дядя Ибрагим приедет за нами, – говорит она, увидев, что я сел и тру глаза. К тревоге в ее голосе теперь примешивается нетерпение: – Если он вообще когда-нибудь доедет.
Я не спрашиваю, что происходит, и никто мне этого не говорит. Мы просто ждем. Обычно Амму гораздо быстрее добирается из Бруклина до Нью-Джерси. И чем дольше мы ждем, тем быстрее моя мать расхаживает по комнате и тем отчетливее я ощущаю, что в моей груди что-то вот-вот взорвется. Сестра кладет руку мне на плечо. Я стараюсь быть храбрым. Я кладу руку на плечо младшему брату.
– Господи, – говорит мать. – Я сейчас с ума сойду.
Я киваю с таким видом, словно хоть что-то понимаю.
* * *
А вот чего не говорит нам мама: сегодня был застрелен воинственный раввин Меир Кахане, основатель Лиги защиты евреев. Убийца-араб выстрелил в Кахане после лекции, которую раввин читал в банкетном зале гостиницы “Марриотт” в Нью-Йорке. Стрелок пытался скрыться с места преступления, по пути прострелив ногу еще какому-то пожилому человеку. Он запрыгнул в такси, ожидавшее пассажиров перед входом в гостиницу, но потом выскочил оттуда и побежал по улице с пистолетом в руке. Оказавшийся поблизости вооруженный сотрудник Федеральной почтовой службы видел все это. Завязалась перестрелка, и убийца рухнул на асфальт. Ведущие новостных программ не могли не отметить ужасную деталь: и раввину Кахане, и его убийце пули попали в шею. Ни один из них не должен был выжить.
Теперь телеканалы в прямом эфире дают все новые детали происшествия. Час назад, когда мы с сестрой и братом досыпали последние секунды нашего внезапно оборвавшегося детства, моя мать услышала имя “Меир Кахане” и посмотрела на экран. Первое, что она увидела, – кадры, запечатлевшие преступника-араба, и у нее чуть не остановилось сердце: это был мой отец.
