Все персонажи и события, описанные в этом романе, являются вымышленными. Любые совпадения с реальными людьми, живыми или умершими, или с реальными событиями – случайны и непреднамеренны.
Глава 1
Бавария, 1738 год. Маленькая деревня к югу от Мюнхена.
Мне было шесть лет, когда я впервые понял, что в нашем доме всегда холодно, даже когда печь пылает жарче, чем огонь в аду, о котором так часто говорил мой отец. На улице мела метель, снег с хрустом шептался под окнами, а я, прижавшись лбом к стеклу, ждал, когда вернётся отец. Отец мой, Велтен Блутхард, всегда ходил грозно, никогда не улыбался. Из дому уходил на рассвете, возвращался в сумерках или поздно ночью. Высокий, здоровый, с тёмными волосами, с густыми бровями. Иногда казалось, что из-за его густых бровей не видно его тёмно-карих глаз, но это было только в те моменты, когда он хмурился или сердился. На лице у него красовался шрам – от верхней губы до самого виска. Я никогда не интересовался, откуда он у него. Да и в шесть лет это было не важно.
Дверь скрипнула – тяжёлая, как и каждый вечер. Отец вошёл в своём длинном чёрном плаще, отряхивая снег с плеч с молчаливым лицом и с глазами, в которых вечно стояла тень. Он отпустил на пол тяжёлый мешок. Я не знал, что в этих мешках, и он никогда не предлагал мне узнать. Мать стелила на стол, не говоря ни слова. В доме вообще редко звучали слова. Чаще слышался скрип деревьев, свист ветра и лай собак с соседнего двора.
Моя мать, Мария, была словно ветка жасмина – тонкая, изящная, почти прозрачная. Казалось, что ветер мог бы унести её прочь. Её длинные тёмные волосы всегда спадали по плечам мягкими волнами, блестя в свете свечей, и пахли чем-то родным – возможно, лавандой или мёдом. Она говорила мало и тихо, но от её слов становилось светлее, как будто солнце пробивалось сквозь зимние тучи. Рядом с ней мой отец – высокий, суровый, с лицом, будто вырубленным из камня, – казался ещё более угрюмым. Её голос напоминал колыбельную, унесённую из далёкого сна, в котором никто ещё не знал боли.
Нас не любили, дети не играли со мной. Матери отворачивалась, когда видели меня, и уводили детей подальше. Моего отца боялись, но не уважали. В школу я тоже не ходил, как другие дети в деревне. Нет, мы не были аристократами или богатые бюргеры, чтобы обучать меня частные учителя. Даже ходить в народные школы, которые действовали при церкви и были созданы для низших слоёв населения, мои шансы приравнивались к нулю. Я был сыном палача, а значит, в будущем должен был стать палачом. Это ремесло передавалось нам из поколения в поколение.
Но я не хотел. Я мечтал о другом. Я представлял, как держу скрипку, как её голос наполняет воздух, как она поёт под моими пальцами. Я закрывал глаза и слышал музыку, даже в зазывание ветра, и иногда верил, что смогу вырваться отсюда. А потом открывал глаза и видел стены, увешанные чучелами: вороны, лисы, хорьки… даже голова дикого кабана с раскрытой пастью. Все они смотрели на меня, как немые, напоминая о том, кем я должен стать.
Отец посмотрел на меня и тихо сказал:
– Генри, иди сюда.
Он сказал это так, что аж мороз прошёлся по коже. Я подошёл. Он опустился на корточки, глаза его были уставшими, под ними залегли тени. От отца пахло кожей, металлом и чем-то ещё – запах, который невозможно забыть, однажды услышав.
– Уже скоро, сказал он.
– Ты должен быть готов, понимаешь?
Я кивнул, не до конца понимая, но знал, что нельзя возражать. В его взгляде не было ни злости, ни доброты. Только долг. Я был не сыном. Я был продолжением ремесла. Мы не ходили в церковь – палачам это не разрешалось. Наша деревня была единственной в округе, где проводились казни, и мы редко надевали маски. Отец всегда говорил, что маска – это не для нас. Мы были теми, кто стоял за пределами общества, те, кого боялись, но не уважали..
Глава 2
Наутро отец повёл меня в сарай. Снег хрустел под ногами, воздух резал щёки. Он молча открыл дверь, и внутри запахло соломой, перьями и чем-то железным.
–Поймай курицу, – сказал он, протягивая мне мешок.
Я послушно зашёл в курятник, ловко ухватил первую, что попалась, и прижал к себе. Сердце птицы билось под ладонью, как моё – быстро и испуганно.
–Теперь отсеки ей голову, – сказал он и положил на бревно топор.
Я застыл. Рука не поднималась. Топор казался тяжёлым, как камень. Слёзы сами покатились по щекам. Я отпустил курицу. Она с хлопаньем крыльев исчезла в дальнем углу сарая. Я бросился бежать. По двору, мимо телеги, мимо забора. Бежать, будто мог убежать от судьбы.
–Стой, негодный мальчишка! – закричал отец. – Как ты осмелился меня ослушаться?!
Он догнал меня в два шага, схватил за шиворот, ударил по мокрым щекам, а потом стал трясти, как куклу.
–Ты будешь делать то, что я тебе прикажу! – закричал он, лицо перекосилось от ярости.
Он вернулся в курятник, вытащил другую курицу и снова вложил топор мне в руки.
–Отсеки. Сейчас же!
–Велтен, остановись! – закричала мать, выбегая из дома. – Он же ещё ребёнок!
–Не вмешивайся! – рявкнул отец. – Мне было столько же, сколько ему, когда мой отец учил меня. Это наш крест. Мой отец был палачом. Я – палач. И он станет им.
