Ночь стояла такая звездная, что даже без искусственного света поселок был бы виден как на ладони. Любой, кто выглянет из дома, может увидеть все происходящее на улице, и фонарь ему не понадобится. Только это не помешало решению Томы – выкрав из гаража канистру солярки и, пригибаясь под окнами, она следовала к соседскому дому, сжимая челюсти до боли в зубах. В ней было столько злости и ненависти, что даже землетрясение не могло заставить ее изменить планы.
А планы были грандиозны, и сердце грохотало в груди от предвкушения мести.
Те, кто жили там, убили ее отца. Такого Тома никогда не сможет простить. Отплатит ровно тем же, и не важно, чего это будет стоить.
Мать давно спала дома – завтра они должны были уехать из поселка и забыть обо всем случившемся. В том числе и об отце. Тома совсем недавно была бы рада о нем забыть, видя мамины слезы после каждой попойки. Но это не значит простить его убийство. Забыть об этой чертовой семейке, убивающей всех мужчин, что появятся у них дома.
Тома не понимала, зачем отец ходит к ним. Зачем помогает. У него было доброе сердце, несмотря на пропитую печень, и вот чем этот ведьминский подряд ему отплатил.
Хотя, возможно, дело было не в доброте. В школе шептались, что их младшая, Настенька, его дочь. Она и сама заявила это перед всеми. Но Тома не верила. Будь так, мать бы точно от него ушла. Ушла же?..
Эта недоразвитая просто хотела, чтобы ее воспринимали как нормальную. А она не нормальная, как и вся ее семья! И Елена Федоровна, такая невинная овечка, и ведьма Ирина, что уже не первый год не выходит из дома, тоже! И раз они забрали жизнь отца, Тома заберет их.
Калитка была не заперта – в поселке их закрывали на петлю из проволоки, просто чтобы лесные зверьки не заходили, хотя те же зайцы и лисы могли подкопать, поэтому смысл такой защиты для Томы терялся. Зато любой человек мог поднять этот незамысловатый засов и проникнуть внутрь, что было очень кстати этой ночью.
Моськи во дворе не оказалось – из-за сильного мороза собачку, скорее всего, забрали в дом. Тома не чувствовала холода, и даже не запахнула шубейку, выходя из дома. Ее грел гнев, абсолютно оправданный и даже праведный, как грели мысли о том, что она собиралась сделать.
Крыльцо и тропинка вокруг дома были очищены от снега. В щели между досками оказался набит снег, и Тома сомневалась, что они хорошо загорятся – понадобится немало солярки, чтобы перекрыть тварям путь к отступлению. Благо, у нее есть целых пять литров, даже на забор хватит.
Прежде чем открутить крышку, Тома заглянула в каждое окно, надеясь увидеть лишь темноту спящих комнат. Но в одном из них, смотрящем на тайгу, продолжал гореть приглушенный свет. Он был похож на пламя свечи, и не мог разогнать мрак даже от ближайших предметов – виднелся только медленно тающий воск. В поселке бывали перебои со светом, поэтому у всех в домах стояли печи, необходимый запас дров и восковые свечи в банках с солью, а рядом коробок спичек. Даже у Томиной мамы в каждой комнате было по несколько штук таких самодельных светильников, чтобы в случае отключения оказалось достаточно протянуть руку, поджечь спичку, и полная тьма рассеется.
Наверняка ведьма Ирина не спит, все проклятия шепчет и порчи насылает на неугодных. Ничего, недолго ей, ведьме, осталось.
Разум все же посетил Томину голову, и, чтобы не привлечь лишнего внимания, она шла вдоль дома, плеская на стены солярку и пригибаясь под окнами. Если кто-то из семейки выйдет слишком рано, ничего не получится.
Маслянистый запах с примесью нефти ударил в нос, перебивая собой все ароматы таежного леса. Ничего больше не было – ни хвои, ни освежающего мороза, ни древесины – только солярка, которая совсем скоро уничтожит все, что здесь есть.
Все, что принесло горе в семью Томы.
Когда она добралась до конца, в пятилитровке еще что-то булькало. Тогда Тома еще раз щедро залила крыльцо и подоконники, так что от белой краски не осталось и следа, чтобы ни у кого не возникло мысли бежать через них.
Отбросив бутылку от себя, Тома достала коробок и привычным движением вытащила спичку. Весь двор пропах горючим, и голова начинала кружиться, а дом – двоиться перед глазами. Но Тома быстро задышала, пытаясь прийти в себя, и скользнула спичкой по краю короба, но та не зажглась. Она пробовала еще раз, и еще, но ничего не выходило. Тогда Тома перешла к следующей спичке, но и эта попытка осталась безуспешной.
– Чертовы деревяшки… – зашипела она, едва сдерживаясь, чтобы не отшвырнуть коробок в ближайших сугроб.
Они и так отсырели, а если Тома еще и намочит их, шансов не останется.
Она доставала по одной спичке и пыталась поджечь каждую, пока сера не стиралась до деревянной основы. Вокруг выросло целое кладбище, пока удалось найти ту, что дала искру и зажглась, медленно съедаемая пламенем. Тома уже протянула руку, чтобы поджечь солярку, когда в ближайшем окне заметила силуэт.
Это Настенька забралась на подоконник в одной сорочке, с растрепавшейся косой и плюшевым медведем в обнимку. Ее светлые глаза, наполненные слезами, глядели на Тому с неподдельным страхом. А вдоль лица, шеи и груди шли четыре глубоких раны, из которых непрерывно лилась кровь, окрашивая белую ткань.
