Я видел его белесые руки, которые он часто переводил с груди на колени. Он говорил о том, как это сделал, рассказывал в мельчайших подробностях, доходя до расстояния между каплями крови на щеках своих жертв. Рассказывал о каждом сантиметре, отмеренном его быстрыми, юркими крысячими глазками. Вот что он делал в первые минуты после своего преступления. Еще долго опускался к остывшему телу, чтобы вдохнуть запах уходящей жизни, пытаясь запомнить то, что сотворил.
Да, наверное, я должен был немедленно позвонить в полицию, а как настоящий гражданин и мужчина, самостоятельно задержать и обезвредить преступника. Но нет. Во мне заиграло что-то иное. Вовсе не гражданский долг, вовсе не смелость и мальчишеская храбрость, вовсе не желание получить награду за поимку убийцы. Даже не отвращение и ненависть к негодяю. Нет. Я словно сделал хороший глоток не менее хорошего виски. В горле запершило, в глазах помутнело.
Когда он наконец замолчал, наконец прервал свою заученную речь, в комнате раздался мой голос. Мой голос, не дрожащий в страхе, не прерываемый волнением.
– Что вы чувствовали в этот момент?
Вполне обычный вопрос для этих стен, окружающих нас. Он звучал здесь часто, но в таком контексте впервые.
Решил поиграть в детектива?
Ты сам пришел на допрос.
– Когда я сделал это…
Он замолчал, будто подбирая подходящие слова, а может, прокручивая события того дня в своей голове по сотому кругу, и между нами повисла тишина. Нет, она не была томительной, и уж тем более не была неловкой. Я смотрел на него, не отводя глаз, как мне казалось, рассудительных и холодных, совсем не боясь, что спровоцирую человека передо мной на очередное злодеяние. Мне нужно было понять, что происходило у него в голове с хорошей черной шевелюрой. Мне нужно было понять, насколько он был нездоров и не здоров ли он вообще. Почему? Потому что убил?
– Облегчение?
Прозвучавшее слово мне показалось более вопросом, нежели ответом, утверждением. Я не стал его прерывать, пусть он замолк на пару секунд.
– Они были там вдвоем. Вдвоем, когда я вернулся.
Бытовая ситуация. Она изменила ему. Он застукал их. И не сдержался. Не смог вытерпеть этого. Такое бывало часто. Я бы сказал, стандартный случай. Только немного отягощенный.
Все совпало. Время, в которое пара предавалась горячим поцелуям, и время, в которое он распахнул дверь комнаты. Его потерянное состояние, перерастающее в разъяренное, и нахождение ножа поблизости. Он любил, но быть любимым ему было не суждено.
– Я просто сделал удар, потом второй. Они застыли на месте. Они ждали этого.
Ждали, пока в их тела войдет лезвие ножа, быть может, тупого, не наточенного. Растерянность? Может быть, он просто сам не помнит, как все было на самом деле. Боль и ярость имеют свойство затмевать рассудок и зрение. Но мне и не нужно было видеть всю ситуацию. Мне было интересно выслушать его, понять его эмоции и чувства.
Он опустил голову, изменив свое привычное положение, заставив меня насторожиться. У меня не было под рукой кнопки, вызывающей охрану и полицию. Был телефон, но я не мог воспользоваться им незаметно, ведь мой клиент мог разозлиться и упорхнуть от меня. А еще он мог меня убить.
– Воды? – учтиво предложил я, невольно заглядывая сверху на его затылок, показавшийся мне.
– Я тебя любил, – затрепетал вдруг он, а фраза, выпущенная из его искусанных до крови губ, донеслась до меня несколькими пульсирующими ударами.
Это же он говорил и над её телом, испещренным алой краской. Повторял несколько раз, быть может. Я не счел нужным прерывать его и теперь. Всё, что он делал, отзывалось во мне и направлялось вновь к нему.
– Я же тебя так любил, – голос его, до этой поры уверенный и стойкий, задрожал, как стекло на корабле, ударяющемся о волны шторма.
Слёзы накрыли его, но плакал он не взахлёб, а тихо и сдержанно, иногда издавая звуки, похожие на поскуливания полумёртвой собаки. Пусть плачет. Часть моей терапии. Это нужно. Я и сам не заметил, как начал помогать, как начал делать свою работу, несмотря на обстоятельства дела. Ему нужен был не психолог, а скорее психиатр. Хотя… нет. Он не был тяжело больным.
Спустя пару минут он пришёл в себя. Вытер слёзы и посмотрел на меня. Потом вновь вытер остатки влаги со своего лица. Вновь посмотрел на меня.
– Я вижу их. Как они вместе извиваются… вместе там…
Зрачки вдруг потускнели, и смотрел он уже сквозь меня. Чтобы в этом убедиться, я специально немного подвинулся корпусом в сторону. Глаза же его не шелохнулись. Пустота и немая боль.
– Я слышу, как она стонет с ним. Я стою за дверью. Я слышу их до сих пор. Они там, они…
Он теряет свою мысль, хотя смысл её мне понятен. Впервые я отвожу глаза в сторону, но не чтобы посмотреть на дверь, позвать секретаршу, попытаться выжить до того момента, пока она не приведет помощь. По-человечески я ему сочувствую, я ему соболезную. Я замечаю это, и мне уже не кажется его поступок гнусным, ужасным. Передо мной просто человек. Просто человек с не железными нервами.
– Как она могла? Почему она выбрала его? Почему позволила коснуться себя? Почему тоже касалась его?
