Кукушка умолкает в предгрозье
Строчки, едва различимые в свете ночного костра, плыли, туманились, бежали и таяли. Партизан Донат Кукушка, сгорбившись на пеньке, пытался сосредоточиться, читая брошюру. Он не спал толком уже пару ночей, и от пульсирующего жара подбородок предательски упал на грудь.
«При подрыве моста важным фактором, определяющим организацию работы взрывной команды, выступает время, имеющееся на подготовку…» – услышал он голос, будто брошюра, которую он читал, обрела дар речи.
Донат очнулся – ветер качнул пламя. В партизанском отряде он, недавний выпускник школы, заведовал «чёрной кухней». Ему доверили важное и опасное дело – выпаривать тол из трофейных снарядов. До войны он мечтал стать химиком, в науке этой знал толк. Командир поручил ему одному изготовление взрывчатки, хотя и понимал все риски. «Чёрная кухня» была в стороне от лагеря. В случае ошибки на небо взлетит только он. Иного пути не было – поставок заводской взрывчатки ждать не приходилось. Костёр горел хорошо, и Донат повесил котёл. Присел, отдышался. Спать было, конечно же, нельзя, и он снова взялся за брошюру, но голова опять опустилась.
«Ускоренное подрывание производят крупными сосредоточенными зарядами… при подрывании мостов свайные опоры необходимо…»
Он знал каждое слово наизусть. Голос внутри диктовал и диктовал, а потом затих.
Донат провалился в глухую темень, из которой не сразу, но медленно зазвучала, вернее, поплыла далёкая мелодия вальса. Играл оркестр, из темноты проявились очертания площадки, контуры деревьев, знакомые до боли места. Что-то мелькало, кружилось, он различил белые кисти рук, плавно скользящие по клавишам баяна, блеснул янтарным бедром контрабас, засияло золото трубы. Десятки каблуков отстукивали по деревянной некрашеной площадке. И он был там, словно переместился в прошлое. Будто и не было войны, и всё – только кошмарный сон. Он робко держал, боясь даже слегка сжать, тёплую ладонь Зоси. Напротив глаз – её глаза, лицо, выбившиеся из синего берета кудряшки волос. Этот сон приходил к нему не раз, став наваждением, радостным и давящим одновременно. Он снова попал в двадцать первое июня – в день, который навсегда останется лучом, промелькнувшим так ярко, что не сразу и поймёшь, что его не вернуть… Они танцуют, Зоя говорит:
– Вот он, час прощания с юностью! Пора учиться профессии, которой посвятим жизнь! – она старалась говорить высоко, торжественно, словно обращалась не к нему, а к чему-то огромному и вечному, зовущемуся Будущим, краснела и смущалась.
Какими же были они тогда открытыми, честными, и при этом наивными, как много и красиво говорили. Нарядные, опьянённые необычным вечером, торжеством, музыкой, и порывами ветра, несущими свежесть от реки Березины. С Зосей они учились за одной партой, да и в посёлке Паричи их дома на одной улице смотрели друг на друга окнами. Вот так же, как они в танце – в глаза друг другу.
– Душно, как непривычно, – выдохнула она.
– Так пойдём к реке, – предложил Донат.
Вечер плавно переходил в ночь. Они любовались, как луна отражается в Березине, едва различимы контуры осоки и деревьев на другом берегу; шумит вода, заглушая далёкий уже теперь оркестр. В груди у Доната было тепло, и чем дальше они удалялись и оставались одни, тем больше пламя внутри разгоралось, переходя в нестерпимое жжение.
Не в силах больше ждать, он… признался.
Зося покраснела, отвела глаза, заплакала и бросилась вниз по косогору. На выпускной девочкам разрешили туфли на маленьком каблучке. Зося обула их впервые, нога подвернулась, она вскрикнула и покатилась вниз. Донат бросился следом, но и сам не удержался, под ботинком осыпался песок, и он упал рядом с ней… Они лежали долго и молча, глядя в глаза, а потом рассмеялись. Зося дрожала, когда он поцеловал её.
Потом они гуляли вдоль берега:
– А помнишь, как я тебя защищала от дурачков наших? – спросила она.
– Помню, – ответил он, неумело держа её за локоть.
Фамилия Кукушка – вполне белорусская. Но дети есть дети, и порой их насмешки безжалостны. Донат не забыл, как одноклассники куковали и изощрялись в шутках:
– Я хочу стать учёным, изучить фольклор нашей земли, легенды и предания, – сказала она. – Вот поступлю, и буду каждое лето ездить в экспедиции по нашим деревням. Былички, сказания белорусские запишу от стариков.
– Что в этом интересного? По мне так, кроме химии, ничего лучше в мире нет.
Она опустила глаза:
– Нет, ты не прав. Возьмём, например, такую интересную птицу – кукушка.
– А что сразу кукушка?
– Не горячись, а послушай. Знаешь, почему в народе говорят, что она плачет? И о ком плачет?
– Может, о чём плачет?
– Нет, о ком. Кого она ищет и ждёт? И почему ей приходится подкладывать яйца в чужие гнёзда?
– Нет, не знаю, – ответил Донат.
Им встречались пары и группки ребят с гармонистом по центру, одни направлялись к пристани и лодкам, другие – к паромной переправе. Было около трёх часов ночи, светало.
– Это предание мне рассказала моя бабушка. Твой дом напротив, вас и кличут семьёй Кукушек. Поэтому для меня с детства эта история тесно связана, переплетена… с тобой. Жил-был в стародавние времена Кук – Великий Птах, царь птатства – всех птиц земных. И жил он в Костяном Дворце, а назван он так, потому что построен из костей врагов, из тех, кто смел нападать или обижать малых и беззащитных сородичей Кука, его подданных. Любил он птиц одинаково, без разбора, как родных детей. И был страшный орёл, родился он в иноземье, окреп там, питаясь чужой кровью, насытился и возомнил, что смеет идти войной на Кука и его птатство. И случилась тогда война великая, и каждый четвёртый птах погиб, но выстоял народ птичий. Пережили чёрное время, одолев злого орла. Летал Кук по лесу, все его уважали. И родилось много славных потомков у Кука, и всё благодаря тому, что была у него верная и любящая жена – Кукушка. Никогда она не покидала гнезда во дворце, и все мысли у неё были о потомстве и муже. Но однажды…
