Я ехал в холодном пустом трамвае по бесконечной Бухарестской улице, стучал ногами друг о друга, пытаясь согреть замерзшие пальцы, слушал плеер и смотрел в окно на безрадостное заснеженное Купчино, ехать судя по всему надо было еще долго – только что проехали улицу Димитрова. На самом деле нужен мне был не этот трамвай, а другой-до метро Купчино, но я совсем замерз, пока стоял на остановке и решил сесть на первый же транспорт и уехать хоть куда-нибудь. Была половина одиннадцатого, торопиться мне было некуда, а домой на Петроградку я успевал в любом случае. Кондуктор – пожилая, толстая и слегка пьяная тетка – сказала что да, до метро, конечно, доедем, до Парка Победы, но как долго ехать, она точно сказать затрудняется, может двадцать минут, а может, и пятьдесят, но Парк Победы когда-нибудь будет, и она меня обязательно предупредит. Ехал я от Вики, она живет на самом краю города, в общаге в конце Бухарестской, через два дома от нее за дорогой, мойкой машин и гаражами начинается пустырь, где она, когда у нее плохое настроение, гуляет и «просветляется». Я опять предложил ей быть моей девушкой, делал я это регулярно, каждые 3—4 месяца и всегда получал отказ, и этот раз не стал исключением, впрочем, ничего другого я и не ожидал. «Нет, мы просто друзья, давай и дальше будем друзьями», все как обычно. К этим отказам я уже привык и с каждым разом переносил их все легче, так что настроение у меня почти не испортилось, даже напиться не захотелось – отказала и отказала, ну и насрать, подожду, еще может и передумает. Эх, Вика-Вика, как же мне все-таки добиться твоей благосклонности?
Друзья в общаге угостили меня очень хорошей травой и я был вполне доволен собой и окружающим миром, сидел, слушал музыку, смотрел в окно и совершенно ни о чем не думал. Напротив меня стоял в жопу пьяный мужик в испачканной чем-то белым куртке и криво надетой шапке, севший на улице Гашека, и, держась одной рукой за поручень, другой рылся в карманах в поисках денег. «Нет денег – иди пешком – кричала на него кондукторша – оплачиваем проезд! Еще и пьяный, заблюешь мне все тут! Оплачиваем или выходим!»
«Заплачу… есть деньги… зарплата… выпили с мужиками… бумажник не могу найти… до Белы Куна мне» – бормотал мужик. Мне было плохо его слышно сквозь музыку, и я уменьшил громкость. «С мужиками… зарплата… по маленькой… выпили… – повторял он – домой еду… на Белы Куна выходить». Трамвай остановился. «Проспект Славы!», – крикнула тетка непонятно кому, наверно мне, так как никого кроме нас троих там не было. Я сделал музыку на полную громкость. Двери уже начали закрываться, когда в вагон заскочили два парня, на вид настоящие скинхеды – голубые, в обтяжку, джинсы с закатанными штанинами, высокие тяжелые ботинки, куртки Bombers и, конечно же, бритые головы. Они что-то сказали кондукторше и сели передо мной. У одного на затылке была вытатуирована свастика, у второго – Saint-Petersburg готическими буквами. Уши у них были красными от холода. Хотя большинство таких парней – тупые и отмороженные скоты, способные лишь пить водку и бить толпой, а то и резать кавказцев и азиатов (чаще всего женщин и детей), то, что они в двадцатиградусный мороз ходят без шапок и с бритыми головами, всегда внушало мне уважение (смешанное, правда, с жалостью). Красные уши выглядели очень смешно, но смех я подавил – все-таки их двое, да и ботинки их весили килограмма по полтора – редкая голова выдержит больше одного удара, если пнуть от души, а пинать они как правило любят и умеют и повод для этого сойдет любой (например чей-нибудь смех, принятый на свой счет). Мужик тем временем нашел-таки свой бумажник, высыпал из него мелочь в ладонь тетке, та посчитала и (у меня в плеере как раз кончилась песня и я слышал их диалог) и сказала:
– Пять шестьдесят пять, еще тридцать пять копеек.
– Мелочи нет больше, с тысячи будет сдача?
– Что, мельче нет?
– Нет, зарплата вот сегодня была…
Дальше я опять ничего не слышал – началась новая песня, мужик полез в бумажник, неосторожно его раскрыл, показав пачку тысячерублевых купюр, достал одну из них и отдал кондукторше. Она оторвала ему билет от рулончика на сумке, отсчитала сдачу (в основном десятками и пятаками), сказала: «Следующая – Белы Куна», ушла к передней двери и присела там на край сиденья. Пьяный пролетарий попытался запихать деньги в бумажник, у него не получилось, он сказал какое-то короткое слово, сунул их в карман, бумажник положил туда же и встал у выхода. Скинхеды переглянулись. Saint – Рetersburg что-то сказал своему товарищу на ухо, тот кивнул. Трамвай остановился. «Белы Куна» – крикнула тетка. Мужик кое-как спустился по ступенькам, шатаясь, перешел улицу и направился во двор, в проход между домами. Парни вышли за ним, подошли к ларьку, что-то там купили, кажется пачку сигарет, и когда нeсчастный мужик, не подозревающий, что его ждет, скрылся за углом дома, быстро пошли в ту же сторону. На светофоре загорелся зеленый и мы поехали дальше. Чтобы видеть их, мне пришлось до предела вывернуть шею – они уже входили во двор. Тот, что со свастикой, достал из кармана маленькую складную дубинку, второй, заходя за угол, обернулся и, как мне показалось, посмотрел на меня, хотя наверно он просто осматривался. Я отвернулся, достал из кармана плеер, включил радио и нашел «Эрмитаж 90.1 FM».» В Петербурге время блюза». Люблю блюз. Пальцы на ногах уже почти ничего не чувствовали и все время, пока трамвай шел до Парка Победы, я пытался их согреть, сгибая и разгибая, но толку от этого было мало и согрелся я только в метро. На следующий день, в субботу, я был в гостях на Просвете, у Жанны, мы смотрели телевизор, по шестому питерскому каналу шел Криминальный Курьер и показывали статистику преступлений за неделю: убийств – семь, раскрыто два; ограблений – двадцать четыре, раскрыто шесть; сколько-то угонов, краж, изнасилований и т. д. Я опять был накурен (как и все остальные) и мы долго рассуждали, в какую из строк статистики попал этот мужик – в ограбления или убийства? Наверно все-таки в убийства – даже если его не убили сразу, то наверняка избили до потери сознания, и он должен был замерзнуть насмерть (минус двадцать все-таки). Или это не считается убийством?
