Травелог. Все оттенки сибуми

«Понять путь способен лишь тот, кто сам обладает качеством пути.»

Ричард Пауэлл «Путь простоты».

Я-повествование зрелой самости, вплетенной в поток реальности, оформленное в виде текста «Травелога»*, позволяет проявить красоту и терпкую горечь совершенства материала бытия.

Именно терпкость сушит слизь пошлости, именно она позволяет предположить существование некой «тёмной природы»**, близкой к понятию «темная материя» – и то, и другое говорит о присутствии чего-то, что ускользает от окончательного определения.

Точки входа в реальность «ускользающего» часто предстают в виде трещин монолита очевидности здравого смысла, результатом творческой деформации силами господствующими в бытии, но не проявляющимися явно. Здесь нет никакой мистики, лишь чуткость и уклонение от пошлости.

Когда возникает простота nudus vitae, очень трудно объяснить почему это красиво. У простоты нелинейная логика сибуми***.

==================

Автопортрет в стиле сибуми

В Европе, начиная, скажем, с Петрарки, образовалось понимание, что «красиво» – это возможность окинуть взором все мироздание. То есть путешествие является эквивалентом рефлексии и понимания. Если ты уже что-то понял, ты не можешь вернуться в то состояние, в котором ты еще не понимал. Путь жизни не может повернуться вспять и путевые заметки тому свидетельство. Когда я путешествую, я мыслящий и движущийся сгусток реальности. По большому счету, жизненный травелог – все, что у нас есть и его слова, всегда слова после последних слов.

"Чтобы Нечто в тебе настало,

Отличимое от руды.»

Выделение опыта* из реакционной смеси жизненного поприща, с избирательным растворением определенной части, происходит в условиях пригодного растворителя, например, понимания.

Дать настояться себе в понимании, творя эстетику изящной раскрепощенности, сбрасывая "руду" в осадок.

Свойство настоя – «быть в состоянии», творя новизну, иначе раскрепощенность оборачивается каменеющей крепостью.

====================

* Как пример, автопортрет в стиле сибуми на предыдущей странице.

Нырнула за тишиной в омут ельника, а оказалась вплавленной в муар витража, по всем правилам готики, пламенеющего оливковым ледяным пламенем.

Приглушённый перелив зеленоватых тонов с росчерком сухих трав и ветвей ворожит, побуждая медлить, медлить холодея.

Ощущая себя комментарием к основному сюжету текущего состояния вселенной, согреваюсь через описание…

Состояние погружения в квартирный ре-монт побуждает сравнить его с ре-волюцией.

Нет, конечно не ре-волюция; монтаж новизны не предполагает живой последующей динамики. Массив нового вещества в виде тонн-кубометров строительного материала вписывается в старое жилище на постоянное пребывание и мне с ним быть в близком контакте вседневности. Сущностно метафорический процесс.

Смотрю на антресольку, сделанную руками моего отца, пусть останется в корабле Тесея хотя бы одна подлинная доска.

Холод, как и время, сушит, разделяет останавливая, консервирует. Есть в этом что-то смертельно приятное и одновременно бездомно разрывное.

Сегодня 26 ноября 2018 года, заурядный понедельник, слегка припорошенный снегом. Автоматическая межпланетная станция NASA InSight совершила посадку на Марсе. Смотрю на первое фото – горизонт, каменисто-песчаный грунт, механика модуля и испытываю дежавю в стиле сибуми. Наверное оттого, что в моей жизни была пустыня Вади-Рам. Теперь вижу подлинную пустыню, без жизни и оттого Иорданская, предстает в дивном свете родной Земли.

Пустыня Вади-Рам

Пейзаж Вади-Рам называют марсианским. Нет-нет, земной! Живой, с ароматом сибуми. Как никогда остро чувствую бесконечное множество точек сопряжения земной жизни в единую терпкую солидарность тотальности. Модуль InSight тоже из наших. Люблю!

На жидкокристаллическом экране оттепели завис эпизод утреннего чаепития. В режиме дрейфа фланируют чаинки «белой обезьяны», предвещая блуждающую терпкость вкуса.

Увлекаюсь предельной скоростью замедления. СейДень – в нем тонкой слоистостью уложены прошлое, будущее… медленнее, ещё медленнее.

Это небо набухло, как вымя,

и висит над моей головой…

Войлок рутинной вседневности. Сцепленность дня с днем ворсом колебательных движений. Высокая концентрация однообразности взывает к жизни имитацию, становящуюся самодовлеещей стихией.

Теплю-раздуваю огонек противоречия. Прижимаю свои ворсины, когда иные их топорщат и наоборот. Молчу в гомоне, говорю в тишине.

Выскользнуть-взвиться… и гори оно все ясным пламенем!