июнь 2004 года, Санкт-Петербург
- Помнишь ту
сирень, Юль?
Дима стоит за
моей спиной, руки на плечах, губы касаются уха.
Еще бы я не
помнила! Этот запах вот уже три года связан для меня с ним.
Я помню все.
Мерный перестук
колес, огни фонарей за опущенной на окне шторкой, букет лиловой сирени в банке
на столике. И руку, протянутую с другой полки. Его пальцы мягко и нежно гладят
мои, переплетаются с ними, щекочут ладонь, пробегают по жилкам на запястье,
скользят до локтя, замирая на сгибе…
Три года я
мечтала о нем. Когда думала, что больше его не увижу, и потом, когда он
пробегал мимо в институтских коридорах, не замечая. Не узнавая… Хотелось
подойти и сказать: «Это же я, Юля. Та самая девочка, который ты писал о зреющих
абрикосах, тумане над прудом и собаке Лельке, родившей четырех щенков». Но тут
к нему подходила девушка, модно и дорого одетая блондинка, Дима обнимал ее за
плечи, та смеялась…
- Конечно,
помню. Как ты чуть не отстал от поезда.
Я поворачиваюсь
к нему, и его губы находят мои – легко, едва касаясь. Как тогда, на прощание.
Ранним утром на полустанке, где поезд стоит всего три минуты.
Белая ночь –
опаловая, прозрачная. В аромат сирени вплетается терпкий запах скошенной травы.
От фонтана летит водяная пыль. Под ногами хрустит, скрипит влажный красный
песок дорожки. Колоннада Казанского собора – как таинственный сказочный лес.
- Куда ты?
Поднимаюсь по
ступеням, иду между колоннами, прячусь за одну из них.
Ну найди меня
наконец! Я так долго тебя ждала.
Вздрагиваю от
прикосновения – обойдя колонну, Дима обнимает сзади.
Мы стоим вот так
– вглядываясь в переплетения теней, вслушиваясь друг в друга.
Это – правда –
ты?
Двух часов не
прошло с той минуты, когда я обернулась и увидела его стоящим в дверях.
Только что
закончилась сессия. Квартирник у Сони Вавиловой, пятикурсницы. Я ее не знаю, но
прошу Верку Беляеву взять меня с собой. Очень уж хочется вблизи, вживую
посмотреть на Чижа, который, тем более, вот-вот надолго уезжает за океан.
Огромная старая квартира с окнами на Фонтанку, накурено так, что едва видна
лепнина на высоченных потолках. Полно народу, тесно, сидят кто где: на стульях,
на диване, на широких подоконниках и на полу тоже. Я стою, прислонившись к
стене, покачиваясь в такт музыке.
Мой обожаемый
«Перекресток»: «Когда уходит любовь, остается блюз».
И вот на этих
словах я оборачиваюсь и вижу Диму. Он один, без своей белобрысой. Взгляд –
глаза в глаза. Как будто все вокруг замерло.
- Юля?
Молча киваю.
Неужели наконец узнал?!
- А ведь я еще
осенью подумал, что это ты.
На нас
возмущенно шикают, и Дима за руку вытаскивает меня в коридор. Там на нас чуть
не падает висящий на стене велосипед, и мы идем на кухню. Садимся на табуретки
у стола, и последние лучи ночного солнца падают на клеенку с голубыми розами.
- Хотел подойти
тогда, но кто-то позвал. Лена или как-то так. Ты оглянулась. Я подумал, что
ошибся. Ты изменилась.
Ну еще бы! Когда
мы встретились, мне было пятнадцать, и я напоминала пугливую серую мышь с
косой. А звали не меня. Я просто посмотрела, кто там кричит. Когда повернулась
обратно, ты уже ушел.
Дима смотрит
так, словно все еще не может поверить, что это я. А я не могу поверить, что мы
вот так сидим вдвоем.
- Почему ты мне
тогда не ответила, Юль?
Он дотрагивается
до моей руки – и словно бьет током.
- Я ответила.
Сразу, как только получила твое письмо. Может, не дошло?
- Может быть. Я
каждый день по два раза бегал к ящику. Даже на почту ходил – вдруг там
потерялось. Будешь смеяться. У меня украли телефон. Ты помнишь, я записал твой
номер городской? И адрес твоей бабушки, тоже в телефон. Не представлял, где
тебя искать. Знал только, что пойдешь в десятый и живешь где-то на Гражданке.
Сначала думал, вернусь домой и в сентябре обойду в твоем районе все школы. Буду
спрашивать, не учится ли там Юля Никольская. Если бы ты написала, так бы и сделал.
- Подумал, что
не захотела?
- Да. Как глупо
все вышло.
Его пальцы
сплетаются с моими, в глазах и радость, и сожаление. И… нет, я понимаю, что так
падает на лицо закатный свет, но кажется, будто светится он сам.
- Юлька…
- Я тоже все
время бегала к почтовому ящику. И думала, что, наверно, написала что-то очень
дурацкое, раз ты не ответил. А этой осенью, когда увидела, хотела подойти, но…
ты был не один.
- Это уже
неважно, - он с досадой встряхивает головой.
Неважно? Ты уже
не с ней? Или, может, теперь – не будешь? Неужели всего один день три года
назад, когда мы были еще подростками, значил для тебя так много?
Почему нет? Ведь
для меня – значил!
Я хочу в это
поверить.
Дима все так же
держит меня за руку, мы разговариваем, перескакивая с одного на другого, и
неважно, о чем. Гораздо важнее то, что без слов. Кто-то заходит на кухню,
что-то достает из холодильника, снова уходит. Все это как за стеклянной стеной.
- Юль, может,
пойдем?
- Да, давай.
Возвращаюсь в
комнату, нахожу сумку. Никто не обращает внимания, все слушают. Бледно
проскальзывает мысль: как хорошо, что родители на даче, меня не ждут.
Спускаемся по лестнице, и гулкое эхо возвращает каждый шаг – как будто идут не
двое, а целый отряд.
