Я давно уже живу в ангаре. Так я называю свое жилище – огромный, продолговатый, железный ящик с крышей, уходящей в поднебесье. Если бы вы увидели его издалека, то сразу бы отметили: «Вон, какой хороший ангар стоит». Но если быть точной, – это не ангар вовсе, то есть не специальное помещение для хранения и ремонта самолетов и вертолетов, а просто мой новый дом, ну в общем, мое жилище.
Внутри него, кроме моей качалки, ничего нет. Нет стола, стульев, кроватей и шкафов. Вместо потолка – бездна мрака, в которой живут летучие мыши. Пол же здесь земляной, поросший редкой травой. Только у стен ангара трава высокая и относительно густая. Возможно даже, что в ней кто-то обитает. Наверное, змеи, мыши или зайцы. Косвенно, по движению травы я наблюдаю их возню. Однако мои наблюдения редки и не очень внимательны: я смотрю на траву, когда вхожу в ангар, либо когда выхожу из него. Всегда оглядываюсь назад, когда выхожу, потому что солнце так сильно бьет по глазам и переносице, что создается впечатление: за спиной у меня кто-то стоит. Я поворачиваюсь и обвожу взглядом качалку, пол, стены, непроглядный мрак наверху и траву по периметру ангара. Но, как правило, все спокойно, только вот эта возня в траве да тихий скрип моей качалки.
Рядом с дверью ангара расстилается небольшая лужайка белого клевера и бордовых маргариток. Маргаритки я сама высаживала в свое время. Высаживала их хаотично – как придется, как получится. А они равномерно разметались и растут упорядоченно. Словно кто-то поделил лужайку на квадратики со стороной в один дециметр и в центр каждого квадратика усадил маргаритку. Вот так они теперь растут. Этим и удивляют. Я объясняю это самоорганизацией всего сущего.
Невдалеке от моего жилища видны деревянные строения. Я не знаю, кто в них живет. Мне просто это неинтересно. Иногда рядом со строениями стоят люди, чаще всего, женщины в белых косынках, завязанных узлом на затылке. Руки у женщин сложены на груди, животы немного выпячены вперед, крупные ступни носками чуть внутрь. Позы напоминают мне какую-то эпоху, только какую, я не помню.
Женщины смотрят на ангар, лужайку и, наверное, на меня, выражения их лиц безучастны. Я не могу понять, о чем они думают. Но опять-таки: о чем бы они ни думали, – меня это не колышет. Я редко прохожу по лужайке, быстро вглядываюсь в женщин, столь быстро, что не даю им основания поздороваться со мной или задать какой-нибудь вопрос. Их безучастность – идет ли она от полного непонимания, что я здесь делаю, или, наоборот, – от слишком глубокого понимания, – меня устраивает, мне не хочется, чтобы мне мешали, когда я стремительно вхожу в ангар и, плотно закрыв дверь, бегу к качалке.
Сейчас я расскажу, что же собой представляет моя качалка и как я с ней работаю. Но при всем желании я не смогу объяснить, кто ее сделал. Она уже была в ангаре с самого начала. А может быть, она появилась еще раньше, когда и ангара еще не было? Возможно, его и построили, чтобы охранить качалку от снега, разъедающей пыли и пурги? Или чтобы придать качалке законченность формы и глубину содержания? Не знаю. Рассуждать на эту тему можно долго, но вряд ли с особым успехом с точки зрения понимания смысла и причин.
Итак, где-то в бездне мрака, высоко, высоко, то есть там, где обитают летучие мыши, закреплен толстый трос толщиной в три пальца. К другому концу троса, приблизительно в двух метрах от земли приварена стальная трубка с грипсами на алюминиевых замках, чтобы держаться было удобнее. Трубка приварена к тросу точно посередине, поэтому она всегда параллельна земле. Ничего не ерзает, и руки никогда не соскальзывают. Отличное сооружение, к тому же еще и блестит.
Как правило, я подбегаю к тросу, немного подпрыгиваю и хватаюсь руками за грипсы, потом вытягиваюсь, как гимнаст на перекладине, и начинаю раскачиваться. Раз-два-три… Амплитуда раскачивания мгновенно становится высокой, и вот уже делаю первый оборот. Кости мои хрустят, жутко тяжело мне и напряженно, но еще немного, и я ощущаю ее.
