Эта была короткая история любви. Самая короткая и странная любовь в моей жизни. Может быть, короткая лишь по той причине, что и жизнь моя была коротка, всего лишь восемнадцать процентов от века.
Я воспитывалась под постоянным давлением со стороны родителей, в детстве мне приходилось редко слышать слова любви. Мне пришлось пережить ноль внимания, ноль ласки и ровно ноль нежности в детстве. Это сказалось на моём подростковом возрасте. Все говорили, что у меня гордый и эгоистичный взгляд. Ко мне боялись подойти одноклассники, знакомые, даже те люди, которым я когда-то как-то помогла. Все считали меня злым и холодным человеком. «Бесчувственная», – слышала пару раз за своей спиной, но лишь тяжело вздыхала. Да, бесчувственная. Но разве не на каждое безразличие есть причина?
Мне не нравилось, когда меня жалеют врачи и медсёстры, когда я стояла в очереди больницы. Неужели это некоторым людям помогает? Хоть кому-нибудь помог этот страдающий взгляд? Меня только передёргивало. Мои проблемы – это настолько ничтожный повод сочувствия, что я не видела смысла в этом.
–Как твоё самочувствие? – спрашивал мой лечащий врач.
Закатывала глаза и всегда грубо отвечала:
–Жива. В порядке.
–Курс таблеток пьёшь?
Доставала из кармана заполненный лист бумаги, где по часам расписан приём лекарств.
–Анализы сдала в приёмную?
Всегда кивала головой, а потом следовала одно и то же каждый раз:
–Ты молодец. Остаёшься собой всё это время. Я горжусь тобой.
Лучше бы мама с папой гордились мной.
Выходила из кабинета врача. Там всегда сидел парень, который кивал мне головой. Он смешил меня.
Дома меня никто не ждал. В почтовом ящике находила посылку. Заходила в комнату. Медленно и каждый раз ожидающе вскрывала её. А вдруг там пусто? Вдруг уже всё хорошо? Но я понимала каждый раз, что неизлечимая болезнь – неизлечима. Как бы больно для понимания это не было, но за столь большой период своей жизни, я уже привыкла. Из открытой посылки начинали сыпаться разноцветные таблетки и баночки. Иногда они так и оставались на полу, потому что от бессилия я падала на кровать и засыпала. А утром особо некогда убираться, потому что папа не желал слышать моих оправданий, по какой причине на этот раз я опоздала на минуту или две на завтрак.
В школе никто не знал о моём самочувствие, иначе бы я была для них никем. Мама позаботилось о моём благоприятном обучении в школе, заплатив огромную сумму. Подкупны все, даже если они об этом не говорят, то подкупны. Я за все эти года, пока была живой, всегда была авторитетом в классе. Многие прислушивались к моему мнению, но также я замечала, как одноклассники при виде меня переставали смеяться и делали вид, что чем-то заняты.
Уважали?
Не так сильно, как моего одноклассника Артёма Шнайдер. Он будто был из моей вселенной, постоянно был со всеми груб, ставил всех на место, следил за порядком. И все. Абсолютно все в школе обходили его на три метра и больше. Личное пространство. Его передёргивало, когда к нему прикасались или называли просто по имени.
Артём Шнайдер – человек с высокой самооценкой, некоторые говорят, что его эгоизм – это уже диагноз. «Два метра», – всегда говорил он, когда кто-то подходит ближе, а потом добавлял: «У меня нет времени, чтобы тратить его на бессмысленный диалог». Но ко всему этому он был очень умный. Шнайдер мог без проблем решить самую сложную задачи и не только в школьном плане, но и в жизненном. В его голове срабатывала всё по щелчку: быстро и верно. У этого парня очень много связей. Возможно, это связано с его семьёй. Возможно, его родители какие-то важные персоны. Никто не знал. Об этом Шнайдер молчал.
А ещё Шнайдер ненавидел меня. Я пыталась переплюнуть его во всём, но всё оказывалось безуспешным. Пыталась вставить лишнее слово, чтобы как-то задеть его, но парень всегда был выше, отвечая своим безразличным голосом. От его взгляда становилось холодно. А когда коллектив прислушивался больше к моему мнение, то мне приходилось прятаться в этот момент под парту, так как в этот момент в меня могло полететь что угодно. Артём либо не контролировал себя, либо хотел контролировать максимально всё. Никто не видел в его глазах сожаления, сочувствия, только если в сторону нас смертных, что мы такие ничтожества по сравнению с ним. И после этого все ставали на его сторону. Но, по-моему, была бы их воля, они бы избавились от нас двоих.
Шнайдер всегда унижал меня. Казалось, что это было его хобби. Он унижал, конечно, всех, но для меня оставлял самую унизительную речь. Иногда в ход шли кулаки. В эти моменты я пыталась избегать появления крови на моём теле. Мало ли. Мне бы не хотелось, чтобы кто-то из моих одноклассников заразился.
Очень часто приходила домой и закрывала свою комнату на ключ. Мама приходила в бешенство, а я была в истерики от давления Артёма. Он будто раздавливал меня каждый день. Пыталась показать ему, что сильнее я. Но каждый раз проигрывала в этой борьбе. Каждый раз. Я проигрывала дома, в школе, в жизни. Проигрывала болезни, судьбе. Проигрывала всему, что меня окружало. Как можно выиграть то, что сильнее? Мне казалось, что я песчинка среди могущественных созданий, которые хотят избавиться от меня, чтобы их мир стал идеальным. Разве могут среди величественных быть такие жалкие, как я? Обычная пыль, которую рано или поздно они уберут. Но мой характер, видимо это на генном уровне, не мог позволить мне сдаться. Ночью я кричала в подушку: «Нет, я буду первой, рано или поздно, но буду». Как жаль, что в моей жизни это поздно не наступило. Я и тогда понимала это. И мне становилось смешно. Каждую ночь я лежала в дикой истерике. Уже хотелось умереть, чтобы больше никогда ничего не чувствовать. Но я не могла умирать, зная, что не первая.
