Когда Умберто Барбьери был подростком, ему часто снилось искореженное железо.
Вот он стоит на мосту над дорогой и видит, как серая машина, летящая по полосе, на полной скорости врезается в несущийся навстречу грузовик, на стальной кабине которого играют блики от фар. Через секунду Умберто оказывается на месте этой чудовищной аварии, и в нос ударяет запах бензина и гудрона.
За рулем грузовика никого нет.
А в легковушке с разбитыми вдребезги стеклами, между рулем и сиденьем водителя, сплющен в жуткую гармошку из плоти его собственный изуродованный труп: шея сломана, голова лежит между рычагом переключения передач и ручником, спутанные волосы все в крови.
Полузакрытые глаза, остекленевший взгляд – словно у мумии какого-нибудь святого.
Слышится потрескивание раскаленного металла, воняет бензином.
Умберто пытается открыть дверь: во сне ему кажется, что самое главное – вытащить труп, так он будет в безопасности. И как только она поддается, мертвый Умберто открывает глаза с торчащими из них осколками и, ухмыляясь, орет, как сумасшедший: «Двадцать восемь. Двадцать восемь, идиот! Бум, бум, придурок!»
Потом все вокруг становится красно-синим, и огненный шар пожирает обломки, дорогу и весь мир…
В этот момент Умберто обычно просыпался в своей комнате. Без крика, без стука крови в висках. Просто лежал и смотрел на желтоватый свет уличных фонарей, просачивающийся в темноту из-за закрытых ставен, а потом засыпал снова.
Со временем ночной кошмар перерос в какую-то внутреннюю уверенность, что его ждет именно такой конец, стал историей, которой можно щегольнуть перед друзьями, сидя вечером в баре за кружкой пива.
– Я умру в двадцать восемь в автокатастрофе. Говорю вам. Мне это часто снится.
Но вот ему исполнилось двадцать восемь, а потом двадцать девять, и хотя жизнь его порядком потрепала, в другой мир он пока не отправился.
Когда же Умберто стукнуло тридцать, он, как и все люди (хотя многие не хотят это признавать), начал понимать, что есть много способов умереть, и какой уготован именно ему – неизвестно.
Сердечный приступ. Вполне возможно. Умираешь быстро, как дядя Бруно. Или опухоль. Она была у дедушки, и у папы, а учитывая, сколько я курю, мне вряд ли удастся дожить до преклонного возраста, а близким – сказать: «Он умер безмятежно, во сне».
Сейчас тридцативосьмилетний Умберто, вцепившись в оторванный хвост гидросамолета в тысяче километров от своей квартирки в Пинероло, подумал, что каким-то образом все же попал в тот сон – хотя время и ситуация оказались другими.
Бум, придурок!
Увидев мальдивского пилота, который по-прежнему сидел в наполовину снесенной кабине, с прижатым к груди подбородком, схватившись за ручку управления, Умберто почувствовал любопытство, смешанное с ужасом. Если бы верхнюю часть черепа не отрезало куском железа, можно было бы решить, что пилот просто решил вздремнуть. Умберто смотрел на него, барахтаясь в воде, и оттуда голова мальдивца напоминала алую чашу с серым, прогорклым супом.
– Э-э-эй! Кто-нибудь меня слышит?
Он удивился, что смог закричать. Горло сдавило, легкие пропитались морской солью, а сознание было совершенно пустым и находилось где-то далеко от тела. Умберто принялся перебирать ногами в прозрачной воде,
цел, я цел
как вдруг на него обрушилась волна, и пальцы, вцепившиеся в кусок металла, разжались. Он хлебнул воды. Перепугавшись, начал барахтаться изо всех сил и почувствовал прикосновение чьих-то волос.
Рядом с ним плавал труп с грустным выражением на застывшем лице. Он узнал молодую девушку, которой еще совсем недавно принадлежало это тело: грива волос вишневого оттенка из рекламы Pantene, неизменная сигарета Merit во рту и томный взгляд, сменявшийся досадой, когда дым щекотал ресницы. Марта. С ней – и с девятью другими итальянцами – он познакомился пять дней назад в Мале.
У нее была оторвана нога. Умберто не понял, правая или левая. Эти загорелые ноги еще не так давно он представлял в своих фантазиях, лежа на кровати отеля в столице Мальдив.
Из кармашка трупа выплыла пачка сигарет; бумага раскисла, а фольга блестела на солнце, как чешуя рыбок, стайками снующих вокруг похолодевших мертвых губ.
Умберто решил, что надо кричать – даже под водой, – потому что ничего больше не остается, совсем ничего…
– Э-э-эй!
От крика, просочившегося сквозь толщу воды, Умберто вздрогнул. Как безнадежный пессимист, он уже решил, что все остальные погибли и ему придется вытаскивать себя из этого дерьма в одиночку.
Умберто сделал пару беспорядочных гребков, всплыл на поверхность и ухватился за толстый кусок поролона от пассажирского кресла. Чихнул, от соленой воды зажгло в горле. Сквозь выступившие слезы разглядел очертания двух голов – это были явно не трупы.
– Я тут!
– Умберто? Ты в порядке?
Умберто узнал сицилийский акцент Эннио – парня из Трапани с копной вьющихся волос.
