Эти двадцать минут между доставкой больного в операционную и собственно началом операции были очень неприятным временем для молодого профессора Миллера. Вынужденное бездействие, пока больного вводят в наркоз, а сестра готовит инструменты, раздражало его. Дмитрий Дмитриевич начинал сомневаться, правильно ли он определил показания к операции и составил ее план. При осмотре больного он мыслил четко и ясно, выделяя главные симптомы, группируя их и выстраивая алгоритмы. Пустопорожним размышлениям не было места в его стройных и логичных умозаключениях. Как только он брал в руки скальпель, сомнения вновь испарялись без следа, но уж в течение этой неизбежной паузы он успевал понервничать на славу! Между принятием решения и началом его претворения в жизнь Миллер несколько раз обливался холодным потом, думая, что в этот раз он наверняка ошибся и ошибка будет стоить больному жизни. Раньше он мог попросить совета у старших товарищей и таким образом разделить с ними ответственность за судьбу пациента, но теперь тридцатипятилетний профессор нейрохирургии сам был в клинике истиной в последней инстанции.
Стараясь утаить от коллег неизменно охватывающую его панику, перед началом операции Миллер становился особенно невыносим. Иногда он скрывался в комнате дежурного врача и курил там, пока за ним не приходили, но чаще оставался в операционной и с каменным лицом наблюдал за приготовлениями.
Вот и сейчас, усевшись на высокий табурет в углу операционной, он демонстративно посмотрел на часы. Анестезиолог только проверял наркозный аппарат, а операционный стол еще даже не застелили стерильным бельем.
– А потом будут жаловаться, что мы долго оперируем! – веско произнес Миллер в пространство. – Хорошо еще, что нет кровотечения и ужасная организация работы оперблока не отразится на судьбе больного.
– Я пришел сразу, как только меня вызвали, – улыбнулся анестезиолог и дал больному маску с кислородом.
– Сестры, разумеется, должны допить свой чай. У них сначала дело, потом удовольствие, – язвительно продолжал профессор.
– Ладно вам… Дмитрий Дмитриевич, вы еще успеете покурить.
Это был не слишком тонкий намек. Но Миллер и сам понимал, что заставляет анестезиолога нервничать, поэтому нехотя слез с табурета и отправился на лестницу. В дверях он столкнулся с сестрой – маленькая, кругленькая, она неслась как на пожар.
– Ой, простите! Я сейчас все приготовлю.
Миллер отметил окающий волжский выговор и присмотрелся внимательнее – раньше он этой сестры не видел. Мужским взглядом он оценил точеные икры и щиколотки, маленькие ступни, обутые в босоножки на платформе. Этим, впрочем, внешние достоинства девушки исчерпывались. Одетая в аккуратный халатик, очень маленького роста, с развитой грудью и практически без талии, сестра напоминала яйцо в рюмочке. Миллер знал, что время обходится с такими фигурами особенно недружелюбно, и пожалел девушку, получившую от родителей столь неудачную конституцию. Лицо сестры было прикрыто хирургической шапочкой и маской, но Дмитрий Дмитриевич предположил, что оно весьма заурядно.
«Это вообще нормально, что женщины меня так мало интересуют? – вздохнул он. – Ну с этим колобком все понятно, мне нравятся только красивые. Но ведь среди сотрудниц есть настоящие красавицы, почему же ни одна не заводит меня? Наверное, зона в коре головного мозга, отвечающая за любовные переживания, находится у меня в состоянии атрофии. Ну и слава богу!»
Миллер хмуро наблюдал, как сестра проворно раскладывает инструменты, и думал, что со стороны коллег это настоящее свинство – ставить новенькую в первый же день с таким требовательным и занудным хирургом, как он. Интересно, ей уже успели рассказать о его кошмарном нраве?
Дмитрий Дмитриевич прекрасно знал, что перед его операциями в сестринской разыгрываются настоящие баталии, кому идти с ним работать, поскольку каждая сестра стремилась избежать этой миссии.
– Нашли козу отпущения! – усмехнулся он и заметил, что праздные размышления отвлекли его от паники.
«Но какое все-таки безобразие! Пусть они не заботятся о новенькой, не собираются вводить ее в курс дела постепенно, но обо мне-то они должны думать! Предстоит сложная операция, и я не могу, просто не имею права отвлекаться на то, чтобы объяснять неопытной сестре ее обязанности. Если раньше она работала только в общей хирургии, то наверняка не знает названия специальных инструментов».
С этими названиями была такая морока! Почти все инструменты носили имена своих изобретателей, хирургов, но запомнить множество сложных, часто иностранных фамилий способны были лишь некоторые врачи, не говоря уже о сестрах, поэтому в ходу были жаргонные наименования. Миллер же принадлежал к числу педантов: он просил ножницы Купера, а не «кривые ножницы», зажим Де-Бейки, а не «бульдожку», и никогда не позволял себе заменять культурное «подайте зажим для почечной ножки Федорова» на краткое и понятное «Федора давай». И уж конечно, он считал дурным тоном шутки коллег по поводу инструментов Кохера, гениального хирурга и лауреата Нобелевской премии, построенные на созвучности его фамилии с известным русским словом. В результате молодые сестры не всегда понимали, что нужно профессору.
