“Чудовищ рождает не сон разума, а боль тела”. Это сказал Мишка Рубинштейн во время редакционного новогоднего корпоратива. Вроде бы глупость какая-то, но она отпечаталась в моей памяти навсегда. Как тавро на ляжке быка. Как номер-наколка на руке заключённого нацистского концлагеря. Вроде не болит, не напоминает о себе ничем, а нет-нет, да и всплывёт из каких-то тёмных глубин, пугая до дрожи, до оторопи, до холодного пота на лице. Не сама фраза, а то, во что она материализовалась. Никогда я не подойду к Мишке, чтобы сказать: “Прости, друг! Ты был прав, и физик тот американский был прав, и учёный твой доморощенный, безумный дед в шапочке из фольги – он тоже был прав. А мы все, кто смеялся над тобой в открытую или давил улыбку, изображая заинтересованность – мы все ослы и бестолочи. Потому что мы пускай и не старые, но дряхлые душой циники, закосневшие материалисты, давным-давно переставшие удивляться странному и непонятному. Даже если это странное и непонятное хлопнет нас по плечу, мы скривимся и скажем: ‘’На…й, бро – это не смешно’’, а потом гордо отвернёмся и пойдём читать правильные книжечки и смотреть модные сериальчики. Нас ничем не проймёшь. Но, знаешь, Мишка, ''нас'' – это теперь не про меня, я не с ними. Потому что я знаю, что такое страх перед неведомым, а они нет – и, даст Бог, никогда о нём не узнают…” Этот страх только мой, он всё время со мной, неусыпный страж, следящий за тем, чтобы я не забывал. И я никогда не забуду… Но ни Мише, ни кому бы то ни было не нужно такое знание. Коли уж я в это вляпался сам, то мне и нести этот груз. И если я не могу никому рассказать о том, что я сотворил той декабрьской ночью, расскажу себе самому и этой белой странице в текстовом редакторе. Не думаю, что станет легче, но почему бы не попытаться?
– Чудовищ рождает не сон разума, а боль тела!
“боуль т’ела” – так это прозвучало, глуповато и смешно. Мишка уже здорово набрался, поэтому язык его подводил, а уши наливались пунцовым цветом, в противовес мертвенно-бледному сиянию лба и щёк. А ещё он сердился, чувствуя, что окружающие стебутся над ним, и, казалось, от его ушей можно прикуривать. Я тоже набрался, в троллинге не участвовал, зачарованно наблюдая за термическим цветовым переходом Мишкиных ушей.
– Да, да, Миш, для процесса родов вообще характерна боль тела. – Глеб как всегда невозмутимым менторским тоном доводил Мишку до исступления. – Я лично не испытывал, но знакомые женщины рассказывали. Можно вот у Лики поинтересоваться.
Лика, наш командный бьюти-блогер, активист фем-движа и, по слухам, что-то там гендер, даже не взглянув на Глеба выбросила средний палец в сторону Глеба. Её раскосые глаза резали несчастного Мишку на части:
– Михаил, ты идиот! Ты вот здесь и сейчас начинаешь кормить нас той лапшой, которой кормишь свою скотскую аудиторию? Ты, б…я, попутал?!
– Ну, Лика, не перегибай, – Глеб явно расстроился такой тупой лобовой атакой на объект насмешек, он поморщился и елейно продолжил, – Миш, Лика неправа и осознаёт это…
– Да х…р там!
– Она осознаёт, а ты, будь добр, разверни свою идею. Подложи аргументационную подушку и укрой нас фактурным одеялом. Что там с американским физиком?
Из всей нашей редакционной банды, с Глебом я общаюсь наиболее плотно. Мы не друзья, скорее, держим рабочий нейтралитет. Поэтому, я с лёгким сердцем признаю, что Глеб очень часто ведёт себя, как последняя сволочь. Но, надо отдать должное, делает это невероятно располагающе. Если уж Миша Рубинштейн, при всей его подозрительной натуре, не в силах противиться его чарам – что уж говорить о тех несчастных дурах, что ежедневно заворожено бредут в пасть этого стильного и ласкового удава. Я отвлёкся.
– Да ничего с физиком. Уже ничего.
– Не понял?
– Гений. Исследователь антиматерии, так его англовики описывает. Ещё что-то про опыты, где он приблизился к практическому проникновению не то в антимир, не то в другую вселенную, не то в ад. Это не точно. У меня не слишком хорошо с английским.
– Да уж… – это Антон, главный “расследователь”, а точнее, лучший вор чужих сенсаций. Смешок – это его подружка, не состоящая в штате, но следующая за ним как тень. “Орфей и Эвридика” – так довольно метко за глаза окрестил их однажды Глеб. Прозвище, сокращённое до “ОиЭ” успешно прижилось.
– Окей, – Глеб сохранял серьёзный вид, – ты, мне кажется, вёл к чему-то другому?
– Всё путём! – Миша обессилел от выпитого виски и привалился к стене. Я это сделал гораздо раньше. – Дело в том, что учёный этот – был.
– Был кем? – не понял Антон.
– А-а, я, кажется, поняла! – Лика была верна себе. – Михаил демонстрирует эффектный приём завладения вниманием аудитории. Он намекает нам, что эта научная знаменитость съ…сь в этот микромир или ад. Но это не точно.
– Да ни хрена ты не поняла… – Миша чудом удержал в себе нелицеприятный эпитет, способный запросто перевести псевдонаучную беседу в трактирную драку. – Он умер. Нет. Погиб. Помните тот шутинг в Штатах? Где-то не то в Лас-Вегасе, не то в Атлантик Сити.
Конечно, помним. Пару лет назад шизик-пенсионер на отдыхе завалил кучу народа, стреляя из окна отеля. Как это принято у спятивших стрелков, он застрелился, не дожидаясь прибытия службы охраны. В его номере нашли целый арсенал; многие удивлялись – как это он, крепкий, но сильно немолодой мужик ухитрился пронести такую кучу железа в одиночку и незаметно для персонала отеля. Но, как и любая другая горячая новость – эта остыла и заветрилась за несколько дней.
