В доме на берегу

Родилась в Москве, жила в Москве и Петербурге, окончила РГСУ.

Из интервью с автором:

Ничем не занималась так серьезно, как стихами. «Милый, забытый, как Караваджо, путник с рапирой, трижды и дважды – всем Эпатажный, всем – Непродажный, встреч, откровений многоэтажный… До-о-м… Тестом и вето ты не Про это; вечером смотришь с тульи портрета. Горя не зная. Счастью не нужен! Доги Горгоны плотью по лужам: До-о». Остальное пришло позже. Оно такое же: «Только не в Рэгби – Богу не вровень! Хруст тишиною пролитой крови. В Ри-Ми ги-е-ны». Картина драмы стала драмой картины, октавой. Жизнь почти полностью в искусстве. Безумие.

© Озерова М., 2024

Немного об авторе и гибели государства Бохай[1]

Я? Имя не имеет значения, а мир понять невозможно. Звуки убирают стены, впуская свет и тишину, и ты, то есть на самом деле – я – мы – вместе – можем войти в коридор сквозного времени.

Сквозное время не оставляет следов. Оно невесомо. В это время вхожу не я – входим мы – в нем нет одиночества и скорби.

Кто же такие – мы?

Ощущения относительны, и все же существуют, ведь деревья и закаты однажды переживут мой сознающий опыт. Чуждые по духу, они переживут…

Настоящий, нездешний свет мудр. Он поглощает все феномены видимого мира, а не подчеркивает их блеск либо болезнь. Явления мира невидимого, наоборот, начинают в нем проявляться… Не то чтобы они имеют некую форму… Мысли, идеи, образы… Иногда мой опыт обращался к общечеловеческому, подавая знак на прощание. При гадании на растопленной над ложкой свече! Вылитая в тарелку с холодной водой масса застыла своеобразной «мордочкой». Выпуклый лоб… глаза-щелки, приплюснутый нос, рот, ушки потерялись и вернулись уже фигуркой, сделанной словно из воска.

Нэцке учителя… ожило при определенном условии и поменяло цвет. Всякий раз, когда я смотрю глубоко сквозь него, это существо уменьшается в размерах и становится более прозрачным. В конце концов оно растает. Только снег, и свеча, которые тают, будут напоминать о нем, но затем станет ясно, что снег и свеча – вещи самые обыкновенные.

«Четко вижу, – я целый миг касался взглядом сердца учителя.

Ребенком я наблюдал, как отец смотрит в глаза нашему плененному тигру. Было чему поучиться и у отца. Он сосредоточенно вдыхал неотягощенный ненавистью воздух и так же сосредоточенно выдыхал его; находился ли он в бою или в кругу семьи, его глаза были устремлены внутрь непостижимой журавлиной стаи, облепившей разъяренного противника или беспечного собеседника – среди сини непостижимого неба. Хлопки крыльев его ангелов, звонкие выкрики их в небе запечатлелись на знаменах памяти единственного совместного нашего боя с неотразимым противником.

Невидимый мир. Я слишком предан ему, посему покидал учителя музыки. Я обещал не сражаться со своими врагами».

Не помню, давала ли я, то есть давал ли ты обещание у алтаря, и учитель напомнил необычайную картину на границе ойкумены.

Молодой воин… в кирасе из металлических пластин поверх кожи, для удобства соединенных друг с другом большими петлями; в шароварах с тесемками над коленями и кожаной расклешенной юбке над шароварами, невыносимо сверкающей пластинами, распустив волосы, бросает в океан меч, обагренный кровью дракона. И океан медленно напивается кровью, меняя свет на менее синий и более красный, менее зеленый и более огненный, менее спокойный и более угрожающий, принимая утлое суденышко обещания вместе с жертвой – страшным даром земли, заверенным небесами, на закате режущего пламенем солнца. Здравствуй, мой любимый молодой воин! Ни к кому и ни к чему на свете не будет так стремиться моя душа, обещаю тебе, и я тоже должна сдержать свое обещание, иначе страсть к внешним вещам разрушит нас.

«В краю моего учителя росло много прекрасных цветов. Они роняли лепестки и ароматную пыльцу мне на ладонь, окружали каскадом соцветий, ниспадали кистями и плакучими дрожащими ожерельями. Иногда в конце зимы я слегка задирал голову и видел, как шерстистые почки, заменявшие бутону кокон, спадали и оставались внизу треснувшей и раздавшейся чашкой. Крайние округлые лепестки полураспустившегося цветка, раздувшись шелком парусов, окружали средние. У меня на глазах пробуждался огонь природы. Лучший способ спрятаться от кого-то – пробудиться к новой жизни. Я чувствовал, подходя ко входу в подземную гробницу предков, непреодолимое желание побыть с фресками неизвестного мне художника. Там, внутри, в вожделенных черных контурах и слабых зеленоватых тонах серого, синий царственный дракон по-прежнему выбирал меня. Под шелест мелодий небесных музыкантш я вновь прожил последние дни нашей империи, и заодно гибель империи предков.