Всё. Больше никогда. Ни с кем.
Они всегда говорят: “Если мужчина любит тебя – он защитит твои границы.”
Никто не предупреждает, что некоторые мужчины входят в твою жизнь без спроса, как в казино, и начинают делать ставки.
На тебя.
Я стояла посреди своей квартиры. В футболке, которую давно пора выкинуть, и с руками, дрожащими от ярости, но ещё больше – от боли.
Передо мной – он. Мужчина, которого я любила. Мужчина, который только что проиграл в казино мою машину. Мои сбережения. И часы моей матери. Единственное, что осталось от неё, после того, как её тело упаковали в серый мешок и закрыли молнию.
– Это… это была ошибка, Кейт, – выдавил он. – Я… я просто…
– Ты заложил мою мать, Джейк.
Молчание. Такое, в котором даже стены понимают: дальше будет не крик. Дальше – разрушение.
– Я думал, я всё верну. Я почти выиграл.
– Ты почти выиграл? – я рассмеялась. Не голосом. Грудной клеткой. —Ты не почти выиграл. Ты полностью проиграл.
Он сделал шаг ко мне. А я отступила.
На шаг.
На два. На всю нашу любовь назад.
– Мне нужно немного времени…
– Нет, тебе нужно немного мозга, но поздно.
Я достала коробку. Ту самую. С замшевым покрытием. В ней раньше лежали золотые часы. Те, что мама носила на запястье, всегда закатывая рукав, когда нервничала.
– Они больше не тикают. И не потому, что время остановилось. А потому что ты продал его за фишки.
Он плакал.
Я тоже. Только я – внутри.
– Кейт, я тебя люблю…
– Не смей, – прошептала я. – Не марай это слово. Оно мне ещё пригодится. Когда-нибудь. С кем-нибудь. Кто не поставит меня на красное и не скажет: «Повезёт – отыграюсь.»
Я подошла к нему. Взяла ключи от его машины. Бросила.
– Вот твоя жизнь. А вот моя – заканчивается здесь.
Он стоял.
Пустой.
А я – наконец полная…Гнева. Решимости. Свободы.
И вот тогда я поняла: он был не потерей. Он был квитанцией. За мою новую жизнь.
Он не хлопнул дверью.
Он даже не посмотрел назад.
Он просто исчез. С той лёгкостью, с какой исчезают вещи, которые ты держала слишком близко к сердцу, надеясь, что если ты дашь достаточно тепла, если ты любишь сильно, искренне, даже с болью, всё-таки можно будет кого-то спасти.
Но люди – это не проекты.
Люди – это не трещины, которые можно зашпаклевать по выходным, а потом вместе пить вино и делать вид, что всё хорошо.
Люди – это выбор, он выбрал не меня.
И вот я стою в этой кухне. С каплями на полу, которые, кажется, уже не от чая. С дрожью в пальцах, которую я не могу остановить.
С чувством, будто меня вывернули наизнанку, вытряхнули всё, что во мне было тёплого, любящего, наивного и оставили только стены, воздух и коробку.
Эту коробку. С бархатной обивкой. С теми самыми часами, что мама носила всю свою жизнь. С теми самыми стрелками, что тикали у неё на запястье, пока она держала меня за руку, пока мы вместе пекли блины в воскресенье, пока я говорила: «мам, не умирай, я ещё не выросла».
Он заложил её время.
Он поставил на удачу мои воспоминания.
Он проиграл мою мать. И, что самое страшное, он даже не понял, что сделал. Он назвал это ошибкой. Маленькой, невинной, «я просто хотел вернуть», как будто любви можно прикрепить бонусную карту, как будто чувства – это фишки, а я – чертов жетон, который можно кинуть в автомат, надеясь, что вылетит джекпот.
Но джекпота не было. Были только я. Голая, раненая, сильная, такая же уставшая, как мои мамины золотые стрелки, что навсегда остановились на 19:43 – ровно в то время, когда он признался, что отдал их за один вечер в аду, в который я не приглашала его заходить с моим именем на устах.
Я медленно сползла по стене.
Кафель холодный.
Подушка, на которой он спал, – вмятая.
Запах кофе, который я когда-то варила ему в пять утра, – ещё в воздухе. И я дышала им, как будто пыталась выдохнуть этого мужчину из груди, выкашлять его, выцарапать из себя, вырвать с криком. Но вместо крика – тишина. Та самая, когда ты уже не плачешь. Когда ты не рыдаешь в голос. Когда ты просто сидишь и понимаешь: всё.
Больше никогда. Ни с кем. Никак…
В дверь постучали.
Один раз…
Потом ещё…
Я не ответила.
Ключ повернулся.
Энн. Моя подруга. Моя кость. Та, которая чувствует мой надлом даже через бетон. Она вошла, ничего не говоря, присела рядом, и просто обняла меня – ту самую, в которой всё давно выгорело. И я не сдержалась. Я сжалась в ней, как девочка. Расплакалась. По-настоящему. Без фильтров.
А она прошептала:
– Знаешь, Кейти… Жизнь – она та сука, которая иногда встаёт раком. Не потому что хочет, а потому что так удобнее срать на нас сверху. Но, блядь, Кейт, если ты не поднимешься с этой плитки, если ты не наденешь каблуки, не накрашешь губы, не выйдешь вон из этой квартиры, она так и будет трахать тебя без спроса. А ты – не та, кого можно трахать. Ты та, кто рвёт простыни. Кто убивает взглядом. Кто молчит так, что мужчины учат твои паузы, как стихи. Так что поднимайся. Сбрось этого неудачника с себя. И иди за вином. Или за жизнью. Потому что сейчас – ты не в аду. Ты в начале.
Я сидела. Слушала. И вдруг поняла – я не одна.
Я с собой.
Я снова с собой. И, возможно, это – лучшее, что могло случиться.
