Тяжеленная стальная дверь противно скрипнула и чуть приоткрылась, впуская в темноту склада узенький лучик света. После недолгой паузы послышалось неразборчивое бормотание и сопение. Маленькие пальчики уцепились за край, пытаясь открыть проход шире, но дверь осталась неподвижной. В щель протиснулась нога, раздался натужный выдох. Дверь устало скрипнула еще противнее, и в помещение, подняв облако пыли, кубарем ввалилось забавное лохматое существо. Кряхтя и постанывая, оно приняло вертикальное положение и огляделось. Теперь стало понятно, что это маленький, не выше полуметра, человечек в довольно неопрятной холщовой рубашке и коротких штанишках. Взъерошенные волосы и борода, давно позабывшие о расческе, торчали во все стороны, напоминая примятый одуванчик. Обуви на нем не было.
– Уф! – он по-собачьи встряхнулся и прошлепал по бетонному полу между стеллажей, восторженно вертя головой. – Ух, ты! Лепота!
Деловито заглянув в пару открытых коробок, он потешно сморщил нос – тушенка и рыбные консервы. Нет, не то. Со вздохом отложил банку сгущенки – все равно не открыть. А там у нас что? – Он поплевал на ладошки и на удивление шустро начал взбираться туда, где на верхних полках поблескивали гладкими боками ряды стеклянных банок.
Джем! Клубничный! Он шумно сглотнул слюну и попытался дрожащими от нетерпения руками отвернуть крышку на самой большой банке – не тут-то было! Пальчики лишь скользили по пыльной поверхности. Он сопел, пыхтел, обхватив банку ногами, и даже попробовал крышку на зуб – никак!
– Вот же, язви тебя в душу! – хриплый голосок наполнился отчаяньем и закипающей злостью. – Змеюка этакая! Ну, я тебе!..
Человечек в сердцах стукнул кулачком по стеклу, отделяющему от вожделенного джема.
– Ой!
Банка покачнулась и выскользнула из потных ладошек. Хрясь! – звонко брызнули осколки далеко внизу. Он втянул голову в плечи, глянул вслед ускользнувшей добыче и тяжело вздохнул:
– Бог дал, бог взял, – потянулся он к следующей банке, размером поменьше.
– Интересно, а что это ты тут делаешь? – прозвучавший в голове голос, явно застал врасплох.
– А… – только и смог выдавить он, спрятал ладошки подмышками, и постарался незаметно отодвинуться от банок.
– Ты опять за старое?!
– Да я, того-этого, иду себе, иду. Вижу – лежит, никому не надо.
– Ага. Так уж и никому? – злорадно поинтересовался голос.
– Ну, так нет же никого – так значит и никому, – с робкой надеждой предположил он.
– Ничего это не значит! Ох, и допрыгаешься ты! За такие фортеля давно тебя надо…
– Не надо! – жалобно отозвался он. – Ты же никому не скажешь? А склад нашим будет. А? Смотри, сколько тут всего вкусного!
– Опять – двадцать пять! Всё, заканчивай! Тебя начальство давно ищет.
– Иду, – он еще раз сокрушенно вздохнул, щелкнул пальчиками и исчез, словно его и не было. Лишь на полу, в россыпи осколков, медленно растекалось пятно клубничного джема.
Егор сидел за дальним столиком в полумраке придорожного ресторанчика «Теремок» и задумчиво смотрел, как улыбчивая, чуть полноватая женщина грациозно скользит между столов. В этих плавных движениях отчетливо читалось та спокойная стать, трепетная и не скрываемая, которая присуща каждой счастливой женщине. Блеск влюбленных глаз, излучающих то волшебное теплое сияние, невозможно спутать ни с чем. Она улыбалась доверчиво и открыто, наполняя светом окружающих. И люди улыбались в ответ, сами не зная почему, откликаясь на искреннюю теплоту этого голоса.
– Добрый день. Хотите покушать? – остановилась она напротив.
Бархатистый, до боли знакомый голос словно вскрыл давнюю, не залеченную рану в душе, подняв внутри теплую волну необъяснимого, не забытого, но так и не понятого до конца.
– Да, конечно хочу. Черный кофе с сахаром и бутерброд с сыром, – растерянно пробормотал Егор.
– Хорошо, – улыбнулась она уже лично ему, щелкнув зажигалкой над свечой на столе и обдав волной томного легкого аромата знакомых духов. – Вот меню. Если надумаете, обращайтесь – не пожалеете. У нас хороший повар.
– Спасибо, я подумаю, – выдавил из себя Егор, с трудом пропихнув плотный ком в горле.
А что сказать еще? Какими словами выразить чувства, которые копились мучительно и бесконечно, зажатые в глубине ощущением вины? Вины не явной, пусть тысячу раз оправданной сознанием, но не сердцем. «Здесь» и «сейчас» они не знакомы, и встретились впервые. Здесь, в спокойно тихом мирке, неспешно живущим по устоявшимся законам и правилам, они ни разу не встречались. Эмоции и переживания, которые связывали тонкой нитью отношений, остались в тех, безумных и жестоких мирах. И теперь ниточка тянулась в пустоту прошлого, обрываясь безнадежно и непоправимо. В прошлом, которое было таким только для него. Нить, упруго извиваясь, со временем стала похожа на трос, которым чистят засоры в трубах. На толстый прочный трос, который вращаясь в старых, никому не нужных отложениях, иногда колючим дальним концом цеплял тяжелый осадок в глубине ощущений, снова и снова отдаваясь болью потревоженного былого.
