В редакции птиц

Авторское предуведомление.

Несмотря на то, что все рассказанное в этой книге чистая правда, всякое совпадение с реальными событиями и людьми следует считать трагическим и в то же время нелепым совпадением.

Первая глава

Как-то раз в своем многотрудном пути по мирозданию случилось мне поработать ответсеком одного муниципального журнала о здоровой жизни. Это время вспоминается мне полным ярких впечатлений, событий, знакомств, кромешного идиотизма, человеческой низости и всего того, что вмещает в себя емкое слово «бардак».

Редакция наша была небольшой, не дружной и состояла из людей с птичьими фамилиями. Был журналист Коршунов, стажерка Соколова, корректор Кречетова, верстальщик Снегирев, которого после увольнения сменила верстальщица Синицына. Месяц, перед депортацией в Эстонию, успела отработать выпредактор Гагарина. Еще был сисадмин Бекасов и литературный редактор Орлова. Глядя, как собачится эта птичья стая, я периодически угрожал взять себе псевдоним Иоанн ОрнитолОг (или Иштван Авгур, или Иоганн Ауспиций, или, на сербский манер, Йован Птицебей), но так ни разу не решился.

Каждый из этой стаи заслуживает отдельного рассказа, но сначала мы поговорим про Габриеллу Алевтиновну Орлову, женщину настолько своеобразную и противоречивую, что меня до сих пор при мысли о ней оторопь берет.

Габриелла Алевтиновна была кандидатом филологических наук и специалистом по серебряному веку, последнее выражалось главным образом в том, что Ходасевича она считала неудачником, Гуро – потаскухой, а стихи Хлебникова называла халдейской грамотой. Зато самозабвенно восхищалась Лившицем и, непонятно зачем, намекала, что у ее матери был с Бенедиктом Константиновичем страстный роман.

Выглядела Орлова под стать своему имени – вычурно и старомодно. Высокое и плоское тело ее было всегда облачено во что-то черное, при этом она никогда не носила брюк – только длинные (до пола) юбки. На голове у нее была копна рыжих с проседью волос, очень напоминавшая гнездо из медной проволоки. Речь Габриеллы Алевтиновны изобиловала словами навроде «бонвиван», «вакация», «адоратер» и даже «иеремиада».

Иеремиадами она называла жалобы, которые высказывал начальству ее заклятый враг Вова Коршунов. Орлова и Коршунов ненавидели друг друга искренне и с удивительной самоотдачей – каждый из них (с полным на то основанием) считал другого бездельником, и малейшая трудность в процессе сдачи номера приводила к кратковременному, но бурному и нелепому скандалу. Вова обыкновенно называл Алевтиновну старой сукой, она, в свою очередь, апострофировала его хуями.

Служебные обязанности Габриеллы Алевтиновны заключались в литературном редактировании текстов, которые сдавали ей разного рода бездарности, т.е. я и Вова. Как правило, основной объем номера мы набирали за первые две недели месяца, и тогда собрав все тексты, Габриелла Алевтиновна объявляла, что поработает над ними в тишине родного дома. В такие дни пить она начинала в обед и где-то в четвертом часу, уже хорошо поддатая, звонила мне:

– Иван, вы хам! Кто тот мерзавец, который внушил вам вашу нелепую уверенность, что вы журналист? То, что вы мне прислали – просто позорище! У нас, конечно, не «Новый мир», но этот ваш опус просто оскорбление для публицистики и русской словесности. Ехали бы вы к себе в Сибирь пасти ваших оленей. Ваш сахалинский слог только им и можно слушать. Ничтожество! Я умею править плохих авторов, но если у них есть талант. Вы безнадежный хам, ни единого проблеска! Вы слышите, гужеед?

Продолжать в таком духе она могла довольно долго и, иной раз, мне прямо хотелось конспектировать – так красиво она меня костерила. Но в большинстве случаев я не слушал и вовсе не из-за своей хамской натуры, а только потому, что утром следующего дня, она обыкновенно звонили мне с похмелья и про тот же самый текст говорила что-то вроде:

– Удивительно! Это просто удивительно, Иван. Такой талант и в нашем скромном издании. На вашей статье я отдохнула и глазами, и душой. Очень талантливо, глубоко, преисполнено любви к слову. В лучших традициях серьезной русской публицистики. И вы знаете, то, о чем вы пишите – действительно вдохновляет! Вот, например: «новые турники появятся на всех детских площадках района Хамовники». Это же означает, что заняться спортом сможет каждый! Как мало нужно, чтобы воссияло лицо добродетели! Очень, очень хвалю Иван, рука не поднимается вас править.

– Спасибо, спасибо Габриелла Алевтиновна. В краску меня вгоняете. Я вам еще один текстик отправил, не сочтите за труд…

– Конечно-конечно! С превеликим удовольствием!

А в начале четвертого опять звонок:

– Нет! Это невозможно! Вы просто хамский хам!..

Вторая глава

По своей комплекции Вова Коршунов был весьма тучным и округлым, да и по складу характера – обтекаемым и мечтательным. Обычно не растрачиваясь на вредные привычки, он с каждой своей (надо сказать, очень маленькой) зарплаты покупал себе мерзавчик коньяку и сигару. Когда я спросил зачем, он сказал, что проводит вечер как лорд.

Трудно сказать, как он стал журналистом, но став им, о большем, кажется, не мечтал. Писал он много и медленно, часто скатываясь в стилистику перестроечных аналитиков: «Вот студент в клетчатых штанах идет по бульвару. Что ждет его завтра? Неизвестно…» Чаще всего ему выпадало писать про инвалидов, которых он в своих статьях неизменно называл «людьми с неограниченными возможностями», а в редакции жаловался, что все они плохо пахнут и разводят дома бардак. Что он действительно любил, так это репортажи с утренников и семейных праздников (типа «Мама, папа, я – самая спортивная 7Я района Зюзино-Мурзюзино (ЮЗАО»), там он находил кучу тем и расходился в тексте так, что залезал на чужие полосы.