Шёл четвёртый год войны. Зима в том году выдалась суровая и снежная.
Вовка смотрел в маленькое окошко, протирая холодной ладошкой наледь. Опять завьюжило. Ветер гудел, поднимая снег вверх, кружил его и уносил куда-то вдаль. Вечерело. Зимой темнело рано, но Вовка уже привык, он, как старший мужчина в доме научился не бояться. Ещё под новый год ему исполнилось десять, и он стал настоящим хозяином.
Чуть тёплая печка начинала потихоньку разгораться, и он, заморозив ладошки, крепко прижал их к тёплой стене. Тепло медленно разливалось по его телу и становилось легче.
– Марусь, айда сюда, тут тепло, – крикнул он сестренке, которая куталась в старую отцовскую фуфайку.
Марусе ещё летом исполнилось пять и, Вовка все ждал, что она повзрослеет, но Маруся все худела и часто болела. Её большущее синие глаза, всегда были на мокром месте. Она устала сидеть дома всю зиму, устала от холода и вечного голода.
Вовка подошел к сестре и прикоснулся теплыми ладошками к её щекам.
– Теплее? – спросил он
– Угу, – Маруся покачала головой.
Дверь со скрипом распахнулась и, отряхивая с валенок снег, вошла мама. Она принесла в пригоршне муки, которая уже смешалась со снегом и стала липкой.
– Вот, Макарыч угостил. Ничего, ничего, – суетились она, – сейчас суп с галушками сварим. У нас картошечка есть. Одна правда, но это ничего, одна – тоже хорошо.
Мама поставила чугунок в печь, налила колодезной воды и начала хлопотать по хозяйству. Поленья в печи затрещали, яркие языки пламени поднимались вокруг чугунка, и вода быстро закипела. Вовка с Марусей придвинулись к печке. В доме запахло едой и, стало казаться, что единственная комната теперь намного уютнее.
– Мам, ты такая молодец. Такая, такая… – Вовка не мог подобрать слов.
Мама поцеловала сына в макушку, пригладила белобрысые волосы и тихо шепнула:
– Вот вернётся папка, вот заживём.
Она отвернулась к окну и украдкой вытерла слезы. Плакать было нельзя, совсем нельзя. Сейчас всем тяжело и мама это понимала.
– Мам, а расскажи о папке? Я его совсем не помню, – попросила Маруся.
– А я помню, – оживился Вовка. – папка наш – герой. Вона какой вышины, – и Вовка залез на табурет показывая отца.
– Лучший, – подтвердила мама, – самый лучший.
Она любила мужа, любила и ждала, хоть весточки от него не было уже около полугода. Мама знала, что её Гриша жив, чувствовала всем сердцем и молилась.
Суп с галушками получился на славу. В чугунке плавали мелко нарезанные кусочки единственной картошины, половинка луковицы и липкие кусочки теста – галушки. Масло в доме закончилось давно и после такого супа все равно хотелось кушать. Вовка хлебал горячий супец, расхваливая, Маруся ела не торопясь, растягивая удовольствие, только маму душили слезы. Запасов осталось совсем чуть-чуть, а до весны ещё месяц. Зима долгая и как бы мама не старалась экономить, а продукты заканчивались. Да и запасы дров были уже совсем на исходе.
– Мам, возьми картошечку, – Вовка подкладывал маме в тарелку, где была одна жижка, маленький кусочек, – я что-то уже наелся.
Конечно, он не наелся, но видя, как мама хлебает водичку, переживал – маме нужны силы. За четыре года войны она сильно изменилась, заметно постарела и похудела. Мама все больше молчала, лишь долгими зимними вечерами, прижимая Вовку с Марусей к себе, рассказывала сказки, которые придумывала сама. Это были особенные сказки, про счастливую жизнь, про яркое солнце, про синюю птицу с длинным хвостом, что приносит счастье
– Вовка, завтра ты за старшего, – сообщила мама, – А мы с дедом Макарычем в лес, за дровами. Там ещё остался сухостой, – мама, запнулась на полуслове, – наверное остался. Нам бы до весны, дам бы до тепла.
Она замолчала, надолго погрузившись в грустные мысли. Все сараюшки, забор, все уличные постройки ушли на дрова ещё в прошлые зимы, и эта четвёртая зима стала самой тяжёлой. Печку топили раз в день, а то и в два, только чтобы сварить суп или кашу, из остатков крупы. В остальное время грелись, укутавшись в старенькие поношенные тулупы. Деревня постепенно вымирала. Кто от голода, кто от холода, остальные, кто ещё выживал как мог, держались рядом. Помогали по-соседски, делились последним, да и просто поддерживали друг друга добрым словом. Вот и Макарыч, заходил к ним каждый день. Похоронив свою старушку Прасковью, раздал он по соседям все её видавшие виды вещички, авось кому что подойдёт, кого что согреет. Ходил по домам, помогал, чем мог, иногда просто приходил поговорить за жизнь, отвлечься от грустных мыслей и нестерпимого одиночества. Сыновья его, все трое здоровых и сильных молодца погибли ещё в первый год войны. Похоронки приходили одна за другой. Макарыч сник, перестал молиться и стал как тень. Старуха его Прасковья слегла, потом вроде оклемалась, будто ожила, но голова её перестала слушать разум. Прасковья, как малахольная все повторяла, что скоро Мишенька вернётся, а опосля и Генка сорванец приедет к матери с отцом, и Никита младшенький и самый сердечный приедет с победой домой. Макарыч сначала ругал её, спорил, что нет больше ни Мишки, ни Генки, ни Никитки, она только злилась, да все ходила на дорогу их встречать. Прятала в доме все запасы по углам, все ждала сыновей, да готовилась их угощать. Макарыч и сам начал верить – а вдруг? Прасковья, так и простыла, все стоя на дороге. Простыла и слегка, теперь уже насовсем. Похоронили её под самый новый год. Успокоилась её душа, отошла и теперь ей легко, теперь она рядом с сыновьями. А Макарыч остался один одинешенек.
