Беда никогда не приходит одна.
Веселящиеся в ярком танце искры пламени пылко отражались в зелени глаз молодой девушки что наблюдала за ритуалом, и в этот же миг всецело сгребали в жадные объятия тело покойной. Каждый пришедший проводить в последний путь тихо, словно шелестом ветра, лепетал позади тонкой чуть сгорбившейся девичей фигурки то добрые слова, то наперебой клянущие.
И если ласковая речь была устремлена в адрес усопшей поминая, то поток проклятий ударялся грудой камней в Ждану, дочку умершей.
– Отвела душу, отмучилась с больною головушкой своей, а ныне уж свободна. Много добра она всё ж для нас сделала, пущай великий Чернобог помилует да направит её в Ирий1! – на выдохе произнесла матушка Бажена – Драга.
– Да лучше бы эта подохла! – громко высказала своё мнение одна из провожающих. – Колдунья проклятая! Не было горя у Марьи, да подкидыш со света сжил! Пригрела на своей груди змеюку!
Первый голос за спиной молвил тише, пытаясь усмирить гневную бабку:
– Ты что мелешь, Астафья! Велесов день нынче! Побойся бога, не бранись! Велес сегодня повсюду в Яви2 ступает, урожай сверяет, а чай услышит – худо будет! У тебя и так скотина вся дохнет без конца и края. Разгневала пади кось его чем?! Ты уж сходила бы лучше на капище3, да подношения богу вознесла!
Жданушка, что стояла среди всех провожатых точно неугодная, поморщилась от одного лишь упоминания о местном святилище. В условиях в коих той приходилось выживать – всеобъемлюще верить и полагаться она могла только в единственное сущее – в себя. В остальном лишь слушала молву, не спорила с верою, да стараясь жить не столь по праведному, сколь по-человечески.
Сморщившаяся старуха отмахнулась:
– Дохнет, чай потому, что окаянная в Беловодье всех со свету сживает! – шипела сквозь кривые, точно перекошенный забор, зубы бабка, не унимаясь и грозя толстым мозолистым от хозяйственных работ пальцем. – Вы ещё помяните моё слово! И так деревня помирает, скоро с долиной сравняется, так колдунья только подсобит! Пущай-пущай радуется, пока времечко её не пришло! Князь-то слёг от тьмы ведовской, а силы как подлатает – вмиг всех колдунов на костёр справит! Гляди, Жданка! Я уж не провидица, да так оно и будет!
Перепалка продолжалась, но Ждана изо всех сил старалась утолить жгучую, сгрызающую боль в сердце и не слушать гниль, лишь в мыслях ставила себе защиту от недругов: «Кляни, да себе бери. Кляни, да себе бери. Кляни…».
Несмотря на месяц червен4, ныне стояла ненастная погода. Ветер здесь, на краю Беловодья, был особо буйным, вольно гуляя по долине то и дело трепал подол её белой юбки с алой вышивкой, словно старался отгрызть края узора. Лицо больно припекало, обдавало жаром костра. Ждану начало тошнить от запаха сгорающей плоти, смешанного с травами, что лежали подле Марьи, и прилаженных рядом кушаний в дорогу к Ирию.
В тонкие девичьи ладони с обоих сторон втиснулись тёплые руки дорогих сердцу людей.
– Сварливая баба ты, Астафья! Язык без костей! Слава Роду, что он ещё бережёт тебя, за эдакие речи! – нарочито громко, во всеуслышанье кинул Бажен, друг Жданы.
– Как ты, Ждана? – тихонько вопросила Злата.
Тёмно-русые волосы, заплетенные тоненькую косу, рьяно подхватывались порывами стихии. В груди больно скребло. Казалось, что сегодня в ночь от её души оторвали здоровый кусок, который уже никак не приладить на место. Девушка сильнее сжала ладони друзей, тем самым обретя чуточку смелости:
– Каждому воздастся за его помыслы, – также громко и двусмысленно ответила зеленоглазая, – я с правдой в думах живу, а они речами кривде поклоняются, Чернобога умасливают!
После её изречения болтающие стушевались, сбились в кучку и переглядываясь зашептались, точно обороняясь. Почти вся деревня чуралась дочку беловодской зелейки5, ведь слухи пускали о том, что девка с рожденья ведовскими силами награждена. Мол, терпит она злословие до поры до времени, а стоит ей только взгляд жгучий бросить, высказать что-то в сторону языкастых – так мигом либо в семье разлад, либо во двор беда приходит, либо кто хворь ненароком подцепит. Потому сперва при близкой встрече очи уводили, перстом тыча втихомолку, а как старше стала – попривыкли, но всё равно сторонились – детей не подавали нянчить, скот не доверяли, на порог не пускали.
Остальная процессия прошла, как и тому было положено – в уважительном молчании под завывания плакальщиц.
Одинокие красно-синие угольки в последний раз болезненно вспыхнули и погасли, ознаменовав завершение первого этапа ритуала. Все интересующиеся разбрелись, не удосужившись помочь не ведающей в погребальных делах молодой девушке. К тому же, более почётно было бы хоронить покойника в домовине, однако, когда Марья померла – местные плотники пострашились, отказываясь мастерить смертный дом для знахарки.
«Их дело нехитрое – поглазеть, посудачить, да скорее другим весть отнести, кто не смог зенками всё разглядеть. Пёс да хвост с ними! Марьи не стало, так сами ко мне вскоре все придёте!» – мысленно терзала себя девушка.
